История Алины Брамс

 

 

 

 

НАЕДИНЕ С БУЛИМИЕЙ.
ОБРЕТАЯ СЕБЯ.

 

​

Посвящается моему доктору и другу –
Осиповой М.

 

 

 

Предисловие

​

​

Сегодня о булимии написано уже очень много, так как эта тема перестала быть закрытой. О булимии больше ничего не скрывают и говорят вслух. Многие авторы рассказывают о том, как вылечиться: девушка пишет, а ее доктор - комментирует. И, скорее всего, многие заинтересуются как раз практическими советами.
Я же не хотела кого-либо учить или противопоставлять себе, а просто написала о своих мыслях, чувствах и наблюдениях. Этот стиль я назвала бы «психологическим романом»: романом о молодой женщине, о людях и о болезни, которая несет в себе гораздо больше, чем просто «волчий голод».

 

 

 

«Все, что не убивает меня,
делает меня сильнее»

Ф. Ницше

​

 

 

Часть I

​

Глава 1

 

 

Красивый бумажный нарцисс смотрит на меня своими сморщенными желтыми листками из гофрированной бумаги. Я тщательно скручиваю стебелек и уже представляю, как подарю это творение маме. Мне даже кажется, что он пахнет, и я тщательно принюхиваюсь, но чувствую только запах клея и бумаги. «Ку-у-ша-а-ть. К сто-о-лу-у», — раздается крик мамы, я суетливо хватаю цветок и бегу на кухню.
За столом уже сидят папа и Слава. Папа смотрит на меня поверх газеты и снова опускает глаза вниз.

– Мама, это тебе! Смотри, это нарцисс. Какой красивый.
– Молодец. Положи его пока на стол, потом я решу, куда его поставить. А теперь давай ешь, - мама ставит на стол тарелку, на которой лежит картошка, квашеная капуста и отвратительно пахнущая жареная рыба.

Я терпеть не могу жареную рыбу, и все это знают. Что можно есть в рыбе? Наверное, только корочку, и то, если она хорошо поджаренная и хрустящая. Мама вытирает руки о передник, и, замечая мое еще не высказанное вслух недовольство, сурово повторяет:
– Ешь без разговоров.
– Мамочка, я не хочу. Я хочу гулять, – я вопрошающе смотрю на маму, и искоса – на папу, сидящего рядом и читающего газету. Я знаю, как смотреть умоляюще, и я смотрю на маму именно так, потому что действительно не смогу есть эту рыбу.
Эта прожаренная, когда-то скользкая и плавающая, рыбешка противная и невкусная. В ней много крохотных косточек, которые надо аккуратно выковыривать вилкой или руками, чтобы они не попали случайно в горло. С рыбой на тарелке весь обед начинает казаться долгой и нудной игрой под названием «вынь все косточки и съешь это жуткое белое не-понятно-что».
Папа откладывает газету в сторону и смотрит на меня исподлобья. Я также знаю, как надо смотреть на папу, чтобы он не сердился, но, похоже, сегодня это не сработает. Низким, повелительным голосом отец не просит, а заставляет:

– Ешь, давай, вкусная рыба. Видишь, мы все едим. Рыба – очень ценная и полезная еда, в ней содержится много всего необходимого для такой маленькой девочки, как ты. Хочешь вырасти большой и умной, или так и останешься пятилетней девочкой?
Все это он произносит жутким тоном воспитателя, сидя на своем любимом месте у окна, на стуле. Напротив него на табуретке – мама, а мы с братом занимаем боковую часть стола, сидя на своих небольших стульчиках. Папа отламывает кусок хлеба и рявкает, делая замечание брату. – Хватит чавкать, как свинья, Вячеслав. Жуй с закрытым ртом.
Мы все подавленно молчим несколько секунд, затем мама натянуто смеется и пытается рассказать какую-то забавную историю про тетю Машу, нашу соседку. Отец обрывает ее на полуслове сердитым взглядом. Он читает, неужели никто не видит? Сидите и молчите, как рыбы, которые у вас на тарелках.
Я разминаю картошку по всей тарелке, почти полностью съедаю квашеную капусту. Затем подковыриваю вилкой кожицу у рыбы и стаскиваю ее в сторону. Нет, невозможно это есть! Ни за что! Как люди едят рыбу? Вздыхая, я решительно отодвигаю тарелку и опять вопрошающе смотрю на маму:
– Мам, я все. Я больше не могу, – Искоса смотрю на отца, который вынимает рыбные косточки изо рта и кладет их на блюдечко. Тихо, но твердо, добавляю. –  И не буду. Я пойду гулять, можно?

– Ты никуда не пойдешь, пока не доешь! – Отец с яростью хлопает газетой по столу, а я вдавливаюсь в табуретку и волчонком смотрю в свою тарелку. 
Славик понуро жует, и видно, как ему страшно сделать что-то не так. Я начинаю ковырять листики у своего нарцисса и глубоко вздыхаю, набираясь решимости сказать вслух то, что собираюсь. Папа хватает мой цветок, комкает и резким броском выкидывает в мусорку. Невысказанные слова застревают у меня в горле, и в глазах появляются слезы.
– Иди. – Мама растерянно смотрит на меня и заискивающе – на отца, затем устало вздыхает, аккуратно забирает мою тарелку и начинает смиренно доедать то, что на ней осталось: всю рыбу и несколько кусочков жареной картошки.
– Спасибо, мам… – Шепчу я и с облегчением выбегаю из-за стола.
Точнее, вылетаю пулей, так как сидеть за одним столом с папой, мамой и Славиком в полном сборе мне совсем не нравится. Папа все время недоволен, как мы себя ведем, как, причмокивая и чавкая, едим, как разговариваем с набитым ртом. Мама все время уговаривает съесть еще кусочек, и еще немного, и еще чуть-чуть.
Каждый раз мы со Славиком перемигиваемся или напряженно смотрим вниз, на тарелки, шмыгая носом и переживая. Исключая праздники, когда за столом собираются гости, совместные семейные трапезы для меня – это сущее наказание.

​

*     *     *

 

Солнце медленно катилось за горизонт. Соленый воздух, пропитанный невыносимой дневной жарой, весь словно трепетал в предвкушении отдыха от неугомонных туристов, активных в своем заработке турков, ярких жгучих красок и голосов, произносящих фразы на различных языках. Наступило мое любимое время суток, когда еще не стало прохладно, но ночь деликатно давала понять дню, что теперь ее черед, а ему пора уходить. Словно светская хозяйка, знающая все нюансы этикета она лишь тонкими, полупрозрачными намеками давала понять, что вечеринка уже на исходе, и гости, будучи уверенными, что дошли до этого не сами, начинали думать, что засиделись, что пора бы и честь знать, «ах, до свидания, до свидания, дорогая, все было просто чудесно».
Сумерки на море – это всегда нечто волшебное. Краски смягчаются, пейзажи приобретают пастельную тональность, шум моря становится мягче, но в то же время настойчивее. Ветерок обвевает загоревшие ноги, и жизнь хочется остановить вот на этом самом месте…
– Дорогая, ты будешь вино? – голос мужа вернул меня к реальности. Он сидел напротив меня за столиком, расположенным недалеко от моря, на территории отеля, где мы остановились. Такой загорелый, красивый, выспавшийся и счастливый. Я хотела бы запомнить его именно таким. Красивые, блестящие черные волосы, прядками спадающие на лоб, черные глаза с озорным огоньком. А губы? – Я порой завидовала, что у меня не такие красиво очерченные, пухлые, озорные губы, за которыми приоткрывался ряд белых, ровных зубов. «Какой красивый у меня муж!» — мелькнуло в голове.

– Да. Налей мне немного, пожалуйста, совсем капельку. Я тебя люблю, — я улыбнулась и огляделась вокруг.
Столько людей, и все приехали сюда отдохнуть, но каждый немного по-своему: кто-то приехал общаться, кто-то плавать и загорать, кто-то посмотреть достопримечательности, кто-то элементарно выспаться, поесть и поспать вволю, а кто-то всего понемногу. А я приехала сюда подумать. Даже смешно — ведь подумать можно где угодно, зачем ради этого тащиться за тысячу километров от дома? Хотя дома именно привычная обстановка, быт и реальность происходящего мешают окунуться в собственный мир иллюзий. Я оглянулась и добавила:
– Зай, давай подождем, пока толпа разойдется немного. Набежали, как будто не ели целый год. Что за народ?
– Я тебя тоже люблю. Ты сиди, а я тебе все принесу. Что ты будешь? – Артур посмотрел в сторону, где дымились горячие блюда и толпились, задевая друг друга задами и локтями потные, толстые, голодные люди. – А хочешь, всего понемногу принесу, и сразу на трех тарелках? Хочешь?
– Нет, не надо на трех тарелках. Принеси что-нибудь на свое усмотрение, – вздохнула я и отвернулась к морю. Его уже почти не было видно из-за резко наступившей темноты, только шум своим шепотом пытался успокоить и напомнить, что на самом деле жизнь удивительна.
Я боялась идти к столам с едой. Я уже давно боялась еды. Муж принес мне две тарелки: на одной лежали салаты, а на другой горячее: картофель и рыба. Все выглядело очень аппетитно и издавало соответствующий вкусный аромат.

– Вот, рыбку тебе принес. Все хотят ее попробовать, так что еле ухватил, — Артур довольно засмеялся, вытирая бумажной салфеткой испачканный в каком-то соусе локоть. – Народ какой-то сегодня голодный. Чересчур даже. Или приготовили мало, не рассчитали. Ну да, собственно, на туристов всегда сложно рассчитать, метут все, как туземцы с диких островов. Боже мой, и куда только столько еды в них влезает? Посмотри, на эту корову в розовых панталонах — ей бы траву на лужайке жевать да молоко давать два раза в сутки. А ты кушай, зайчик, рыбка безумно вкусная. И полезная.
– Спасибо, кот. Я поем обязательно. – Я посмотрела в тарелку, словно там притаился враг. Рыба. Жареная. Вкусная. И полезная. Это хорошо, очень хорошо, ведь мне «не хватает многих веществ в организме, поэтому я такая нервная и болезненная». Надо обязательно съесть эту рыбу, всю целиком. Главное, чтобы от нее что-нибудь во мне осталось…

​

*     *     *

 

Мы снова сидим на кухне, мамы нет: она уехала по каким-то делам на четыре дня. Убрала в доме, помыла посуду, сварила огромную кастрюлю супа, налепила пельменей – и уехала. Мы остались на попечении папы.

В принципе, я люблю оставаться с папой, хоть он и бывает часто злым и резким. С ним очень весело, он рассказывает всякие интересности, катает на себе, разрешает неограниченно смотреть телевизор и долго гулять на улице. Единственное, чего папа терпеть не может  — наших с братом слез. Когда кто-то из нас шмыгает носом или ревет, отца начинает трясти от ярости и раздражительности, он грубо обрывает и орет: «Прекрати ныть!», и, чаще всего, слезы как-то сами сворачиваются и прячутся где-то в глубине. Плакать вдоволь можно только с мамой.
И еще он очень не любит нас кормить. Со слезами мы можем подождать до маминого приезда, а вот кормить нас надо три раза в сутки. Хотя однажды Слава пытался не есть целый день, но под вечер был пойман отцом с поличным и обруган за собственную глупость.
Сегодня на завтрак была очень вкусный омлет с помидорами и петрушкой, а на обед папа сварил пельмени. Много пельменей, целых тридцать штук. Пятнадцать — папе, десять – брату, пять – мне. Я с восторгом наблюдаю, как Славик, сидя на мамином месте, расправляется со своими пельменями: поддевает вилкой, окунает в мисочку со сметаной и направляет в рот. И очень тщательно, аппетитно, со знанием дела пережевывает. Одна, вторая, тре-етья… На шестой он искоса смотрит на папу, вздыхает, дожевывает и поддевает вилкой седьмую. Съедает ее, затем опять вздыхает и говорит:
– Пап, я все. Я наелся. – Слава чешет затылок. Правой рукой он гоняет оставшиеся три пельмени по тарелке.

– Слав, во-первых, не балуйся с едой, — папа вытирает рот кухонным полотенцем, потом ложкой накладывает себе в тарелку немного сметаны, — а во-вторых, там всего три штучки осталось. Давай доедай, не капризничай. Мама старалась, делала. Давай-давай, очень вкусно, потом ведь кушать захочешь, а до ужина еще долго.
– Пап, но я не хочу больше, — брат возражает, почти плача, и делает попытку отодвинуть тарелку от себя. Папа смотрит на него исподлобья:
– Я сказал – давай, доедай!
Я ковыряю одну пельменину за другой, сначала откусываю с одного бока, вываливаю начинку на тарелку, кромсаю на множество маленьких кусочков, затем доедаю потихоньку тесто. У меня всего пять пельмешек, и я их с легкостью осилю, тем более они действительно вкусные. Меня обычно мало трогают пререкания папы и брата, но на этот раз я пристально смотрю на брата и наблюдаю, как он, переступая через себя, засовывает себе в рот оставшееся. Без удовольствия, без аппетита, лишь с отвращением: он делает это, потому что мама старалась, потому что до ужина далеко и потому что папа сердится.
Лицо брата искажается, и в следующую секунду я подсознательно понимаю, что сейчас произойдет что-то непоправимое и ужасное. Рот Славика кривится, он инстинктивно пытается прикрыть его ладошкой, но ничего не получается. Его рвет, рвет прямо на стол, в тарелку, на голубую скатерть, на вилку, на себя… Папа вскакивает, хватает брата на руки, бегом бежит в ванную. Я еще долго слышу рыдания и всхлипывания брата, бульканье текущей из крана воды и папин успокаивающий полушепот: «Ничего, Славочка, все хорошо, мой мальчик. Все хорошо. Тебе лучше? Пойдем, полежишь, а папа тебе книжку почитает».

Я сижу одна за столом и круглыми глазами смотрю перед собой. Папа испуганно заходит на кухню, прибирает, гладит меня по голове и убегает к Славику. Я все так же сижу на табуретке, у меня в руках вилка и тарелка, и я нехотя ковыряю такие вкусные буквально десять минут назад оставшиеся пельмени. Не в силах что-то опять съесть, я отодвигаю тарелку подальше от себя. В горле, в животе, где-то еще – комок булькающей грязи. Мне плохо, неуютно, противно и страшно. Поскорее бы приехала мама.

​

*     *     *

 

– Зайка, ты совсем ничего не ешь, — Артур пристально посмотрел на меня и на содержимое моей тарелки, — Ты так совсем оголодаешь. Тебе нужно кушать, чтобы были силы и энергия. Посмотри, ну что ты съела?

– Артурчик, я наелась. Серьезно, я больше не хочу, — я положила ножик и вилку на тарелку, стоящий неподалеку официант проворно подскочил и унес ее со стола, — Я наелась и больше ничего не хочу.
– Мила, дорогая, тебе нужно есть. Тем более, посмотри, сколько здесь всего разнообразного и очень вкусного, так много всего. Смотри, и рыба, и мясо, и какие-то безумные закуски, салаты. Это тебе не пельмени какие-нибудь. 
Я подняла на него глаза и поняла, что это была последняя капля. Сегодня мне с Ней не справиться. Голос внутри зашептал: «Ну, давай, посмотрим, что ты там мне плела в прошлый раз? Ты сильная, ты справишься? Нет, ты не сильная! Запомни это раз и навсегда. Ты слабая! Слабая-слабая-слабая… и ранимая. Не думай сейчас об этом, только не сейчас…» В эту минуту я ненавидела Ее всей душой. Зачем Она появилась в моей жизни, что Она нашла во мне? Почему именно я?
Я поднялась со своего места и, улыбаясь через силу, пошла по направлению к источникам кухонных ароматов. Вернувшись через десять минут с тремя тарелками разноцветной и душистой еды, я поставила их на стол возле себя и на изумленный и обрадованный взгляд Артура кратко ответила:
– Вот, поддалась на твои уговоры. Аппетит появился, ты так все вкусно расхваливал. Растолстею, как поросенок с такого питания – пеняй на себя.
– Не растолстеешь, — развеселился муж, — Ты посмотри на себя, худосочная. И в кого пошла такая, вроде у вас в семье никого худых нет?
Да, точно — худых у нас никого не было. Папа был худым до сорока лет, но сейчас очень даже хорошо упитан и нарастил себе пивное брюшко. Мама всегда была полненькой, с формами. Я же всегда была ни худой, ни полной, а, как говорила бабушка, «крепенькой такой, спортивной». Да, спортивной и крепкой, чтобы быть выносливой, как ишак.

Оставив размышления и угрызения совести, я принялась за еду. «За папу, за маму, за бабушку, за брата», — каждый кусочек направлялся в рот быстрым размеренным движением. Мне не хотелось есть, совсем не хотелось. Мне необходимо было прогнать Ее, избавиться хотя бы на время, чтобы побыть наедине с собой. Съесть все, что на тарелках, было единственным способом это сделать. Каждый кусок падал тяжелым грузом внутри, я не чувствовала вкуса, не ощущала запаха, текстуры, лишь четко и размеренно клала все в рот и запивала водой. «Поскорее бы все закончилось», — крутилось в голове с бешеной скоростью, и эти мысли подгоняли. Я торопилась, стараясь ускорить процесс, насколько возможно. Только бы Она ушла, а Она сидела рядом, молчала, изредка усмехалась и наблюдала за мной со стороны.
– Извини, мне нужно отойти на минутку. Недолго, дорогой, скоро приду, — я вылезла из-за стола. — Закажи мне, пожалуйста, воды.
Да, вода будет мне необходима, как воздух. Я позаботилась об этом, заранее зная свое состояние через десять минут.
– Хорошо, малышка. Тебе газированной или обычной? – Артур томно потянулся, отодвинул от себя тарелку с недоеденным гарниром и куском мяса и вопросительно посмотрел. — Мила, так тебе с газом или нет? Может, еще что-нибудь взять? Вина заказать?
– Газированную. Нет, вино больше не буду. У меня в бокале еще осталось. – «Какая предусмотрительность!» — съязвила Она в сторону. Я не обратила внимания и, стараясь не перейти на бег, нарочито не торопясь, пошла в сторону дамской комнаты.

Войдя, я удостоверилась, что никого больше нет, выбрала дальнюю кабинку и закрыла за собой дверь. Все, больше не могу, мне плохо. Я наклонилась, и меня начало тошнить. Еда фонтаном вырывалась на стенки белоснежного унитаза, заполняя собой все пространство этого не приспособленного под еду устройства. Желудок рефлекторно выбрасывал из себя плохо пережеванные кусочки еще даже не начавшей перевариваться пищи. Отвратительно, мерзко, гадко. Меня скрутило в последний раз, все тело охватило ощущение слабости и легкости, живот словно всосало обратно, а желудок заныл от боли. «Я ненавижу Ее! Ненавижу за то, что Она заставляет меня делать Это!» — мне хотелось плакать навзрыд, скулы сдавило подавленными слезами, я смыла за собой и вышла из кабинки. В туалете до сих пор никого не было. Я внимательно осмотрела себя в зеркало: все в порядке, лишь слегка припухли губы и покраснели скулы, но это скоро пройдет. Я помыла руки, вытерла салфеткой и выкинула ее в урну. Все, можно идти, Она ушла.
Возвращаясь, я с удивлением смотрела на жующих людей. Стадо слонов, которые проводят свои дни в поисках и поглощении свежей травы, вызывало у меня более приятные чувства, чем все это собрание жадных, неуемных, жующих человеческих особей. И зачем они приехали к морю, в этот отель с прекрасным видом? 

​

Артур ждал меня с бутылкой прохладной газированной воды. Меня начало знобить, жуткая слабость и усталость овладели моими руками и ногами: сахар резко упал в крови, началась гипогликемия. Я знала, что нужно было срочно выпить воды и немного вина, чтобы не упасть в обморок. И не курить ближайшие полчаса.
Мне было плохо, но я была очень рада, что осталась, наконец, наедине с собой и своим мужем – без Нее. Когда я говорила ему последний раз о том, что люблю? Полчаса назад?
– Я тебя люблю.
– Я тебя тоже. Пойдем, прогуляемся? Такой замечательный вечер. И еще мне сказали, что тут есть один веселый ночной клуб с развлекательной программой на всю ночь.

– Давай посидим немножко, а потом пойдем, хорошо? – я улыбнулась ему в ответ. Он у меня такой заботливый, такой хороший. Я очень хотела бы сразу пойти куда-нибудь, развеяться, но руки и ноги не слушались, голова гудела. Да, Она ушла, а мне теперь требовалось постепенно восстанавливать свои силы, чтобы не свалиться где-нибудь по дороге без чувств.
Через двадцать минут я поняла, что могу более или менее безбоязненно идти. Все это время Артур развлекал меня разговорами, покуривая тонкую дамскую сигарету, которую ему одолжила молодая женщина за соседним столиком. Мне жутко хотелось курить, но я сдержалась, так как знала, что сейчас нельзя.
Мы стали говорить о море: о том, какое оно изменчивое и бесконечное, задумаешься о нем, и уже не в силах остановиться. Я встала, обняла Артура за плечи и прошептала на ухо:
– Я тебя очень сильно люблю. Ну что, пойдем?

 

Глава 2

​

 

Отпуск пролетел сказочно быстро и ярко. Солнце оставило свой бронзовый теплый след на моих ногах и руках, а аэропорт – свой запах на нашей одежде и дорожных вещах. Артур нежно обнимал меня и заботливо осматривал мои начинающие облезать плечи. Его теплые руки возвращали меня в ласковые волны моря, а губы – напоминали соленую воду и ночные пьянящие коктейли в полутемном баре. После такого отдыха каждая клеточка моего тела расслабилась и, казалось, подготовилась к какой-то безумной новой жизни.
В аэропорту нас встретил Рома, наш общий друг, и через двадцать минут я откинулась на мягкое кожаное сиденье машины.
– Что будем слушать? – Рома посмотрел на меня, затем на Артура. – Если все равно, то поставлю Стинга.
– Отлично, Ромик. Нам действительно без разницы, только бы ехать. – Артур засмеялся и шумно втянул воздух. – Родные пенаты! Ну что, домой?..

​

Я всегда обожала дорогу. Любое комфортное движение доставляло мне безумное удовольствие. Перемещение из точки А в точку Б на машине или на автобусе, на самолете или на поезде, особенно под музыку, неизменно ввергало меня в состояние транса. Мир в дороге всегда начинает казаться дружелюбным и ирреальным, а пролетающие облака напоминают о том, насколько коротка и многообразна человеческая жизнь, и как много путей для себя можно выбрать.
Когда-то папа сказал мне, что философия – основная наука, от которой произошли все остальные науки. «Однажды человек задумался, зачем он живет – и с этого момента все изменилось», — сказал он и добавил, – «Задумался, конечно, только один из племени, а остальные так и остались в приятном неведении».

Удивительно, как много людей живет вокруг меня, и как мало из них серьезно задумываются о смысле и назначении своей жизни. Хотя, возможно, они и задумываются – иногда, когда случается что-то неординарное – но мысли эти слишком странные, слишком обязывающие и пугающие. Зачем же я живу? Какой была моя первая мысль? Какой будет моя последняя мысль? Каково это – не быть?
Просто и удобно жить слепым, если все вокруг слепые. Больно – открыть глаза в царстве слепых и увидеть то, чего не видят другие. Легко верить, что ты не отличаешься от других, и тяжело осознать, что ты – другой и делаешь что-то ненормальное. Высунешься из своей норы – увидишь солнце, щуришься и кусаешь себя за лапу, чтобы забыть об этом солнечном свете, вернуться в темноту и продолжать жить со стаей. Одному – страшно, невозможно, глупо. А солнце снова тянет – и снова ссадины от собственных зубов на лапах, и так бесконечно долго, пока душа не иссохнет от боли, глаза не ослепнут от яркого солнца и слез…
– Милочка, смотри, какая красота! – Артур показал мне на сине-голубой клубок облаков. Его ровные белые зубы искрились в счастливой улыбке. Я смотрела на него и радовалась  этой способности жить мгновением, жить счастливым ощущением «здесь и сейчас», не растрачиваясь на постоянные сомнения и воображаемые ощущения. Как здорово замечать облака и восхищаться их красотой - я его боготворила в эту минуту! Любила настолько, что хотела стать им самим и раствориться им.

​

Однажды я сказала об этом Артуру. Он выслушал меня внимательно, с легкой усмешкой на губах, потом притянул к себе и прошептал:
– Я тоже люблю тебя, зайчонок. Но это неправильно – хотеть раствориться в ком-то другом, хотеть стать кем-то другим. Каждый человек, человечище или человечек – это, прежде всего, целая вселенная. У каждого – своя жизнь, свое сердце и своя душа. Когда мы с тобой вместе – мы крепкий союз, но стоит тебе раствориться во мне, стать мной – и вот уже я – это просто я, оттененный твоей любовью. Я люблю тебя вместе с твоей взбалмошностью, непосредственностью, независимостью и непредсказуемостью. Тебя – красивую, родную, милую, такую счастливую и несчастную. Чего тебе не хватает? Я дам тебе все, я сделаю для тебя все…

«Чего мне не хватает?» — это единственный вопрос, на который я никогда не могла дать точный ответ. Я всегда жила в полном комфорте и материальном достатке. Я не испытывала недостатка внимания ни со стороны семьи, друзей, школьных учителей и одноклассников, а позже – однокурсников, ни со стороны представителей сильной половины. Я была довольна собой, своим телом и внешностью, ни один из критериев неблагополучия не подходил ко мне. Так почему я всегда чувствовала себя такой потерянной?

​

*     *     *

 

– Мам, научи меня печь блины? – я увлеченно смотрю, как мама замешивает тесто для блинов. Два яйца, соль, сахар, молоко. Взбивает вилкой. Добавляет муку. Опять взбивает. Получается сметанообразная смесь цвета сгущенки. Хочется попробовать ее пальцем, что я и делаю. На вкус – остро-кисло-сладко.

– Чего их учиться делать? Смотри и запоминай, как я делаю. Потом вырастешь, тоже будешь делать.
– А когда я вырасту? Завтра уже вырасту?
– Нет, завтра еще нет, — мама улыбается. – Завтра ты еще будешь маленькой, как сегодня. Тебе семь лет, а в семь лет девочки еще не пекут блины, они могут обжечься.
Мама подхватывает глубокой ложкой блинное тесто и выливает его на раскаленную сковородку, ловко вертит ей в разные стороны так, что тесто ровно разливается и превращается в яркий солнечный круг. Через какое-то время мама поднимает краешек блина вилкой, поддевает лопаточкой – и переворачивает на другую сторону. Я сижу на своей любимой табуретке и заворожено наблюдаю, как мама скидывает блины один за другим на огромную тарелку с зеленой каемкой. Блины такие красивые, ровные, золотистые, с небольшими лопнувшими пузырьками.
Рядом стоит вазочка с клубничным вареньем и стакан со сметаной. Сегодня праздник – масленица. Все кругом пахнет праздником: квартира, подъезд, улица.
Так уютно сидеть около окна возле теплой батареи, наблюдать краем глаза за мамой и смотреть в слегка запотевшее окно. Яркое зимне-весеннее солнце освещает пушистые сугробы. Собака носится по снегу и пытается догнать мальчика, одетого в голубую куртку и синюю шапку. Какая-то бабуля медленно идет по тропинке, в руке у нее бидон – видимо, ходила в магазин за молоком.

– Мамочка, а когда у Славика день рождения? Скоро?
– Через две недели, золотце. А что, ты хочешь ему сделать что-то в подарок?
– Да, я ему нарисую красивую картинку или сошью кошелек. Мамочка, а какой торт ты будешь печь? «Медовик»? Или «Наполеон»? А можно еще сделать леденцы на палочке? У нас все приносят в школу на день рождения леденцы на палочке.
Мама скидывает последний блин со сковородки, выключает газовую плиту и садится рядом со мной. Она обнимает меня за плечи, и мы вместе смотрим в окно. Мама несколько раз нежно целует меня в щеку и тихонько говорит:
– Я испеку «Медовик», сделаю леденцы на палочке и хрустящие вафли с заварным кремом. Папа обещал приготовить газировку, а бабушка – земляничный морс. Мы пригласим в гости дядю Сашу и тетю Иру вместе с Илюшей и Наташей, и они останутся у нас ночевать. Будет очень весело!
– Мамочка, все это так здорово! Я тебя так люблю. – Я нежно трусь щекой о мамино плечо и замираю от восторга.
Мы вместе смотрим в окно. Собака прыгает вокруг мальчика, который лежит в снегу и смеется. Они вместе кувыркаются, мальчик кидает в нее снежки. Бабуля уже прошла, вместо нее по тропинке идут две молодые женщины и девочка в кроличьей шубке и полосатой вязаной шапке. Яркое солнце и волшебное бирюзовое небо полностью заполняют весь мой мир. У меня есть все – и я абсолютно счастлива.

​

*     *     *

 

Акклиматизация дала о себе знать. Через два дня после возвращения я серьезно заболела. К концу рабочего дня я тихо сползала под стол. Голова гудела, компьютерный экран бессмысленно мелькал, телефон голосом начальницы что-то требовал – а я уже не понимала, кто я и где нахожусь. Артур заехал за мной на работу, а когда я села в машину, потрогал мой лоб и медленно произнес: «На работу ближайшую неделю точно не выйдешь».

У меня началась ангина. Последний раз, когда я могла позволить себе поболеть, было сто лет назад, еще в пятом классе. С тех пор прошло много времени, и я не могла понять, почему ребенком мне так нравилось болеть, хотя болела я, к своей великой досаде, крайне редко.
Градусник показал «тридцать девять и три». Артур вызвал врача. Врач приехал достаточно быстро, так же быстро осмотрел меня, выписал названия необходимых лекарств на бумажку и удалился. Артур вышел и через пятнадцать минут вернулся с целым мешком продуктов и лекарств.
– Котенок, я принес тут кое-чего, чтобы тебе нескучно было болеть.
– Спасибо, любимый. Я, правда, не хочу есть. Полежи со мной?
Артур принес лекарства, подождал, пока я все выпью, убрал пустую кружку и прилег рядом. Мы долго лежали, обнявшись, и смотрели какой-то веселый старый фильм. Мысли мои унеслись далеко, я растворилась в ощущении себя и своей болезни. Физическая боль порой доставляла мне удовольствие, потому что она отвлекала меня от той внутренней боли, убивающей медленно и наповал.
«Интересно, что физическая болезнь всегда воспринимается окружающими как страдание, а душевная – как нарушение психики, нечто ненормальное и вызывающее подсознательный страх и брезгливость. Сломанная рука или нога — это травма, а «поломки в голове» – твоя собственная вина…», — думала я, пока жаропонижающее средство не отправило меня в царство Морфея.

Утро встретило меня жуткой головной болью и жаром. Ноги и руки скручивало, глаза болели от света, горло саднило – я ощутила все прелести болезни. После приема таблеток температура снова снизилась, и жизнь приобрела более осмысленные очертания.
Артур уехал на работу, а я осталась лежать на диванчике, укрытая пушистым пледом и вяло щелкающая каналы телевизора с помощью пульта. Бесконечные шоу, бессмысленные сериалы, нудные рассказы о жизни животных – в конце концов, остановилась на детском канале со старым фильмом про Красную шапочку. Стало уютно как-то по-детски хорошо. Я принесла стакан теплого молока, несколько жевательных конфеток и вазочку с печеньем. Плед снова принял меня в свои нежные пушистые объятья.

​

*     *     *

 

– У нее температура. — Сколько? — Тридцать девять и три. Вот градусник. — Ты что-то ей давала уже? – Все как обычно в таких случаях. – Да, хорошо.
Я смутно слышу голоса мамы, папы и бабушки. Голова гудит, глаза не открыть из-за свинцовой тяжести. Я погружаюсь в зыбкий мир снов  больного ребенка.
Через какое-то время я приоткрываю глаза. Бабушка тихонько сидит рядом и шьет. Рука ловко опускается вверх-вниз, почти неслышно журчит радио. Форточка немного приоткрыта, и за окном чирикает воробей. Подушка и одеяло пахнут чем-то сладким и нежным: молоком, корицей, фиалками и свежим хлебом. Часы на стене мерно тикают вслед за уходящими минутами, бабушка медленно поднимается и идет на кухню, откуда возвращается с большой кружкой молока и тарелкой плюшек.
– Миленок, я знаю, что ты не спишь, доченька. Давай попьем молочка и покушаем. Смотри, я тут чего напекла.

Я аккуратно приподнимаюсь на локтях. Голова немного кружится, но мне очень хорошо и радостно. Я голодна – и это состояние здорового голода у ребенка, который достаточно долго болел, а теперь поправился. Бабушка заботливо поправляет одеяло и подтыкает его края под подушку.
– Ну что, Миленок мой, вот ты и поправилась, доча, вот и все хорошо. Бабушка за тобой глядела, все злые напасти прогоняла. Вот, выпей молочка теплого, свежего. Только-только тетя Валя принесла.
– Это от Зорьки?
– От Зорьки, от Зорьки. У нее только одна корова пока.
Я мелкими глотками начинаю пить молоко. У него какой-то привкус, похоже на сливочное масло и мед, что-то очень сладкое и жирное. Очень вкусно. Откусываю кусочек плюшки, такой мягкой и душистой — утренней. Три тоненьких лепестка, переплетенные в корзинку, сверху посыпанные сахаром и смазанные растительным маслом. Я знаю, так как сама все время помогаю бабушке печь такие плюшки. В животе теперь полно и хорошо. Бабушка гладит меня по голове и рукам, что-то нашептывает и улыбается. Достает у меня из подмышки градусник – как он там очутился? – смотрит на свет, удовлетворенно кивает головой, — все просто отлично, Миленок, все замечательно. Вот еще, чуть не забыла, смотри, что я тебе принесла. – Бабуля шарит руками по карманам платья, затем качает головой, что-то говорит сама себе и вытаскивает из левого кармана передника две квадратные ириски.
Какое счастье! Я обожаю ириски. Одну я кладу под подушку, вторую разворачиваю и засовываю под язык. «Как хорошо болеть!» — думаю я. Минуты через две я снова слышу голоса бабушки и папы, но мне уже снится что-то очень интересное, и я не в силах открыть глаза.

​

*     *     *

 

Я смяла фантик от третьей ириски и кинула его в вазочку с печеньем. Чай остыл. Телефонная трубка лежит на кухне. Пойти, может, заварить свежий чай, и заодно забрать телефон?
– Ку-ку! Ну что, обжора, снова валяешься и что-то жуешь?!…

– О, нет! Нет, снова ты. Когда же это закончится? Когда ты оставишь меня в покое?
– Да ладно тебе, дорогая. Ну что ты сразу так меня пугаешься? Я не желаю тебе зла, я, наоборот, хочу тебе помочь — найти себя. Ведь я – это тоже ты. Расслабься, ничего еще не случилось. И не случится. Пойдем, заварим вместе чай, возьмем еще печенья, ирисок и посидим, поболтаем.
– Нам с тобой не о чем говорить! Я вычеркнула тебя из своей жизни. Тебя больше нет!
– Ну, знаешь ли. Это, во-первых, очень грубо с твоей стороны – так разговаривать со старыми друзьями. А во-вторых, то, что ты кричишь мне, что меня нет, еще не означает, что меня и в самом деле нет. – Она засмеялась высоким истеричным смехом, а потом внезапно остановилась, наклонилась ко мне так, что почти коснулась моих плеч своими шелковыми волосами, и прошипела:
– А теперь – быстро! Встала и пошла на кухню. Некогда мне тут с тобой разговоры разговаривать.
– Тварь! – закричала я. – Я тебя ненавижу. Убирайся! Я тебя вырву из своей жизни, вырву и сожгу!
– Душенька, ты хоть понимаешь, что кричишь это самой себе? Или ты уже окончательно сошла с ума? Для того чтобы меня «вырвать и сжечь», тебе нужно будет вырвать и сжечь саму себя, а это невозможно, придется придумать что-то лучшее. – Она снова захохотала, и начала дико плясать и подпрыгивать вокруг меня. Ее поведение совершенно не увязывалось с ее красивым лицом, тонкими запястьями и изящными золотыми украшениями. – Да ладно тебе, ну давай, последний раз, а потом я уйду, хочешь? Нам с тобой ни к чему ссориться. Ты же не хочешь, чтобы я к тебе зашла, когда дома будет твой славный муженек? А может мне явиться и как-то намекнуть ему о своем существовании?

​

Это стало последней каплей. Я решительно встала с дивана, злобно схватила вазочку, чашку с недопитым остывшим чаем и пошла на кухню. Где там был этот огромный пакет с печеньем? 
– Боюсь, что этого крошечного пакетика будет маловато, – язвила Она за моей спиной, — не забудь сделать еще пару бутербродов, йогурт захвати, шоколадку и – ой, мои любимые, ах, как это сладко, — ириски. И, знаешь что, — она больно схватила меня за руку, — не вздумай пытаться меня обмануть. Я отсюда не уйду, пока ты не набьешь свой живот до боли, до крика. Пока ты не свалишься без сил, пока не заплачешь. И я буду с тобой еще долго, поэтому будь со мной ласковой, иначе я превращу твою жизнь в ад.
– Да отстань ты! Я тебя не боюсь, — я отпихнула Ее в сторону, взяла пакет с печеньем и чашку свежего чая и села рядом с телевизором, включив его погромче, чтобы не слышать Ее комментариев. Через десять минут пакет с печеньем был съеден, на дне чашки оставался один глоток чая. Я встала, стряхнула крошки с коленей и отправилась в туалет. Я была спокойна и уверенна в себе, словно шла чистить зубы перед сном или принимать душ. Тридцать секунд – и те, кто делают печенье, снова обеспечены работой, а мне есть, куда потратить деньги.
– Довольна?
– Нет, не довольна. Этого мало, и ты сама прекрасно это знаешь.
– Все, я больше не буду это делать. – Однако я говорила сама с собой, так как Она уже ушла.

Я была рада, что отделалась легким испугом, и, довольная, снова уселась под пледом на диване. Фильм про Красную шапочку уже закончился, я снова стала щелкать по каналам. Минут через десять в животе заурчало, а голова закружилась.
«Надо что-то съесть, а то упаду в обморок», - решила я и снова направилась на кухню. Холодильник был забит едой. Артур покупал все самое качественное, свежее и дорогое: мясо, фрукты, овощи, сыры, йогурты, сладости к чаю, молоко, кефир. В нашем холодильнике было все. Эти продукты я ела только, когда знала, что еда останется во мне. Сейчас мне нужно было что-то легкое и мягкое, так как я поцарапала горло печеньем. Я выбрала фруктовый йогурт.
Следующий час я пролежала на диване, разговаривая по телефону с мужем. Артур позвонил узнать, как мои дела, и никак не мог закончить разговор. «Он такой хороший, такой заботливый», - постоянно вертелось у меня в голове. – «За что он меня любит? За что меня можно любить? Почему и за что вообще люди любят других людей?» Я задала эти вопросы Артуру, он засмеялся:
– Тут все просто. Ты меня любишь?
– Да.
– А за что?
– Не знаю, просто люблю, и все.

– Вот и я тебя. Просто за то, что ты – это ты. Если бы это была не ты, то я бы тебя не полюбил. Это не значит, что я не вижу твои хорошие и плохие стороны, просто я люблю тебя, как невероятно сложное сочетание всех этих качеств в одном человеке. Помнишь, что я тебе говорил? Каждый человек – это целый мир, планета, вселенная. Главное об этом не забывать, и не становиться обычным метеоритом или мертвой планетой. Важно – жить и понимать, что ты жив. И принимать себя такой, как есть, со всеми достоинствами и недостатками. Недостатки, конечно, нужно пытаться исправить. – Артур засмеялся. – Например, порядок в доме все-таки нужно поддерживать, и готовить еду тоже постепенно нужно научиться. Я шучу, Миленок, я тебя люблю и без всего этого!
– И я тебя люблю.
Я положила трубку. «Да, нужно что-то приготовить. Но я ничего не умею, я боюсь плиты, как огня».
– Еще бы ты не боялась плиты. Для того чтобы научиться готовить, моя дорогая, надо готовить ради приготовления еды, а ты еду ненавидишь, и готовишь только для чьей-то похвалы.
– Отстань.
– Чтобы научиться чему угодно, нужно тренироваться, и не бояться ошибаться, - а ты панически боишься, что у тебя не получится.
– Я сказала – отстань.
– Почему тебе обязательно готовить для кого-то? Почему тебе не приготовить для себя? Или для меня?
– Оставь. Меня. В покое.

​

Я передумала готовить, так как знала, что ничего хорошего из этой затеи все равно не выйдет. К  тому же у меня опять начала подниматься температура. Я просто лежала и ждала, когда вернется Артур, чтобы избавить меня от всего этого кошмара.
Через полчаса снова засосало в желудке от голода. Я терпеливо лежала и терпела еще минут двадцать. В итоге мне все же пришлось встать и протопать на кухню. Молоко, яйца, соль, сахар, мука – тесто для блинов готово. Сковородка быстро прогрелась. Пш-ш-ш-ш – вот  и первый ровный блин. Второй, третий, десятый. На столе появилась огромная стопка румяных блинов. Я открыла форточку нараспашку, помыла миску, ложки, сковородку и устало облокотилась о подоконник. На улице мела метель, и белый снег, соприкасаясь с землей, моментально превращался в грязную серую жижу. Людей практически не было, а редкие пешеходы кутались в одежду и старались идти как можно быстрее. Я закрыла жалюзи, включила свет и заварила зеленый чай.
Сидеть дома, когда на улице плохая погода, всегда казалось мне очень уютным. Кажется, что весь мир концентрируется в теплом домашнем уголке, а все, что за окном – лишь неприятный сон. Горячий вкусный чай, нежное сладкое варенье или мед, на ногах теплые, уютные, пушистые носки. Словно чьи-то нежные руки берегут от ненастий.
На столе стояла тарелка с огромной стопкой блинов, вазочка с сушками и небольшой стаканчик с земляничным вареньем. «От одного блина ничего не случится», — решила я, зажгла свечку и поставила на стол красивую яркую тарелку с десертной изогнутой вилочкой, — «Какая красота!»

Блин оказался очень вкусным, он таял во рту, смешиваясь с ароматом лесной земляники. Я вспомнила, как  бабушка пекла земляничные и черничные пироги из тех ягод, что мы собирали в лесу со Славой. Как было сладко проснуться послед дневного сна и, растирая комариные укусы бабушкиным кремом, пить теплое молоко и жевать свежеиспеченную булочку с земляникой.
– Ку-ку! Где первый, там и второй, правда?
Внезапно глубокая черная дыра образовалась во мне. Она тянула вниз и оглушала громким эхом пустоты. Было так больно, так плохо, что единственным желанием стало заглушить, забить эту пустоту чем-то живым, теплым, настоящим.
Три блина, варенье, батон с маслом, сушки, чай – от огромного количества глюкозы я словно опьянела. Невозможно было держать это все в себе, мой организм протестовал.
После похода в туалет, умывания и чистки зубов, я обессиленная свалилась на диван, еще так недавно казавшийся уютным. Слезы душили меня, дыхание перехватывало от обиды.
Весь день снова пошел насмарку. У меня нет силы воли, нет терпения, нет целеустремленности. Я позволяю себе издеваться над своим телом, над самой собой, и этому нет конца.  Мне стало невероятно жалко себя, свой мир, свою жизнь. И от этой жалости слезы заструились из глаз еще сильнее.
«Артур, где же ты? Когда ты вернешься? Я умираю» — шептала я в подушку. Мир потускнел, поблек и рычал на меня со злым оскалом. Я не хотела быть собой в данный момент и находиться там, где я находилась. Захотелось заснуть глубоким сном и не просыпаться лет десять.

 

Глава 3

​

 

– Артурчик, котик, пора вставать! – я пыталась добудиться своего великолепного мужа, вальяжно раскинувшегося на подушках и досматривавшего сладкие утренние сны, - Я уже ухожу, завтрак на столе.
Я села, завела машину и включила радио. Солнце едва проглядывало над горизонтом, а мне уже хотелось, чтобы день закончился. Не было никаких сил что-то делать, куда-то ехать, работать, общаться с людьми. Единственное, на что меня хватало последние дни – это проснуться. И то - каждое новое утро это давалось все сложнее.
«Синдром хронической усталости. Точно, это он», — эта мысль уже набила мне оскомину, но ничего менее банального я придумать не могла, — «Синдром хронической усталости сразу после шикарного отдыха. Нет, не подумайте, Мария Ивановна, это не какое-то воспаление хитрости, это серьезное заболевание, вызванное постоянными стрессами, утомлением, бессонницей, издевательством над организмом и непомерной нагрузкой». – «Ах, что Вы, что Вы, я Вас так понимаю. Ну, вот Вам еще десяток заданий, как сделаете, можете пять минут прогуляться до выхода из офиса и обратно». – Я усмехнулась. Воображаемый разговор с начальницей развеселил меня. – «А как же жили наши деды? Вы когда-нибудь задумывались об этом? Им некогда было даже задуматься об усталости, не то что болеть этим, как его, синдромом». – «Так в том-то и дело, Мария Ивановна, им было некогда и не до этого. У них была цель – выжить самим и помочь выжить своей семье. Эти инстинкты заглушали все остальное, все мысли, желания, призвание. Вся эта суета, которая изматывает тысячи тысяч людей сейчас, была им непонятна и недоступна». – «По-моему, я забыла дать Вам еще парочку заданий. Вот, возьмите, чтобы мыслей поменьше было».

«Нет, ну это уже слишком!» – я возмутилась своим собственным фантазиям и выехала из двора.

​

*     *     *

 

Будильник для меня всегда звенит неожиданно и пугающе. Я протираю глаза и пытаюсь понять, кто я и где нахожусь. Через минуту-другую понимаю, что я – это я, и мне пора быстро собираться и бежать в школу, так как на первом уроке будет контрольная. Каждая мышца моего тела ноет от недостатка сна, глаза отказываются видеть в обиде на мое пренебрежение к нуждам собственного тела. Тем не менее, я встаю на «раз, два, три», вылезаю из теплой кровати и резко окунаюсь в прохладу моей вечно непрогретой комнаты.
«Когда же это все закончится? Когда я смогу спать, сколько захочу, и идти туда, куда захочу?» — спрашиваю я саму себя. — «Когда я смогу перестать беспокоиться из-за каких-то контрольных работ и просиживать часами за учебниками, впихивая в свою голову знания, множество из которых для меня неинтересны?»
Когда, когда, когда? – Видимо, когда я вырасту. Когда я закончу школ, закончу институт. Когда я начну работать. Вот когда. А для того, чтобы все это получилось именно так, мне нужно сейчас вставать рано, ложиться поздно и успеть сделать множество всего.

​

Дома не все гладко, и я бегу из дома. Я убегаю от самой себя в учебу, погружаюсь в ученые дебри с головой, чтобы не думать ни о чем другом. У меня есть цель – закончить с отличием школу, поступить в определенный вуз в большом городе и уехать из дома, от родителей, в большую жизнь с большими возможностями. Я устала жить тем, что мне навязывают эти два взрослых человека, я не хочу больше ни от кого зависеть. Все переживания по поводу отношений своих родителей я списываю на собственный переходный возраст.
У меня есть четкий план каждого дня: все расписано буквально по минутам, я не даю себе ни единой поблажки. Четкий подъем, утренняя зарядка, скромный завтрак, школа, дополнительные занятия, музыкальная школа, библиотека, дорога домой, домашние задания, вечерняя зарядка, сон.
Я живу так уже не первый месяц, не щадя себя, свои мысли, свою душу и свой организм. Мне некогда болеть, мне некогда понежиться в кровати, мне некогда пообщаться с родителями (и, слава Богу, — думаю я все время). У меня есть цель, и я должна любым путем ее достичь. Когда цель будет достигнута, я буду жить, как захочу. Пока же я должна действовать по своему четкому плану, не отступая ни на шаг.

​

*     *     *

 

Начальница моя была дамой очень строгих правил, напористого нрава и обладала жесткой манерой обращения с людьми. Однако мы с ней нашли общий язык - я ее удовлетворила своей организованностью, исполнительностью, дружелюбием. Она сама мне об этом как-то сказала.

Это была моя первая серьезная работа, и она мне нравилась. Мне нравилось, что от меня зависит ход определенных важных дел, что моя деятельность для кого-то важна и нужна, что я сама кому-то нужна – и что мне за все это дают тот маленький кусочек финансовой независимости, на который можно жить.
За всю информацию, которую я создавала и обрабатывала, я систематически получала другой крохотный кусочек информации – сумму рублей на дебетовом счете в банке. Эта мысль меня всегда сильно грела и радовала, и если бы не ежедневные слова мужа о том, что мне можно вообще не работать, я была бы почти довольна.
Почти – потому что я давно уже разучилась быть полностью довольна. Всегда находилось что-то внутри меня, глубоко внутри, что не давало мне полностью расслабиться и быть довольной. Разные тревожные мысли, постоянно шевелящиеся в мерзком комке, опутывающие, съедающие меня, словно червяки гнилое мясо, были со мной последние десять лет. Они были со мной с момента, когда я захотела уехать от родителей. С того момента, когда я поняла, что мое счастье более никак от них не зависит.
С тех пор появились эти червяки – мои мысли. О чем они были? Обо всем и ни о чем одновременно.

Я просыпалась – и тут же начинала волноваться. Когда училась в университете – волновалась об учебе, когда была на каникулах – волновалась о несделанных бытовых делах, когда начала работать – о работе. И никогда не волновалась о самой себе, о своем организме, о своей душе. Я делала зарядку – и волновалась, пережевывала все эти переживания, думала об одном, тут же цеплялась мыслью за другое, перескакивала и там находила третий повод для переживаний. Доходило до того, что под конец моей утренней гимнастики меня начинало колотить от всех этих негативных эмоций и страха не сделать чего-то, пропустить что-то. В итоге, уровень этого напряжения, достигнув своей высшей точки, был способен парализовать так, что я не могла сделать ни одно из дел, которые крутились в моей голове. Я постоянно боялась, но сделать ничего не могла, а, может, и не хотела.
Страх, боль, усталость, тревога – вот были мои спутники. Они же были моими друзьями, без которых я разучилась жить. И Она. Она всегда была рядом, и в горестях, и в радости. Мне было плохо, мне было хорошо, я волновалась, я ликовала, я плакала, я смеялась – мое тело, мой организм уже не мог жить самостоятельной жизнью, ему нужен был постоянный допинг, постоянный наркоз и обезболивающее, наркотик. Я ненавидела себя, я ненавидела Ее, но не могла и не хотела отпустить все это и просто жить.

​

«Мила, подойди», - повелевающий голос начальницы ворвался в трубку телефона. Я устало вздохнула и вышла в длиннющий офисный коридор. Задания, бумажки, отчеты, визы, коммерческие предложения, переговоры, письма, служебные записки, и люди, в основном сильно пожилые, изможденные этой жизнью, делами, службой, семьями. Зачем?..

«Мила, ты молодец! Мне только что звонили из партнерской компании и очень тебя хвалили. Все, ты можешь идти, я просто хотела тебя поблагодарить за хорошую работу».
Эти слова ворвались, как брызги шампанского в мой серый день, забрызгав меня с головы до ног. Я не могла поверить своим ушам. Меня похвалила моя начальница? Это невозможно, потому что она никогда никого не хвалит. Но это так!
Я села и тупо уставилась на экран. Недавно налитый чай уже почти остыл, я сделала глоток. Мне хотелось с кем-то поделиться, сказать кому-то, похвастаться. Я инстинктивно набрала телефон Артура: было занято, а я не могла ждать. Меня распирало от волнения. Приятного возбуждения.
«Ну, это дело нужно отметить. У меня где-то был кусочек шоколадки», - я нашарила рукой шоколадку в ящике своего стола. Там же я выудила пакет с печеньем и бутерброд. Я начала жевать и поняла, что не смогу остановиться, иначе собственные мысли взорвут мне голову.
– Я же поклялась никогда не делать этого на работе. Неужели Ты этого не понимаешь?
– Почему же не понимаю? Я все понимаю! Я также понимаю, что ты сейчас свихнешься от нахлынувших эмоций, если я тебе не помогу. Неужели ты хочешь дать своей голове потерять последнюю опору разумности? Давай без лишних слов, делай это – и станет легче. Ты, как больной после инфаркта, – тебе нельзя волноваться ни по какому поводу – неважно хорошему или плохому. Ешь, я тебе помогу.
Сладкий чай, домашний бутерброд, пара конфет, сушки, шоколадка, печенье – все это тайком от коллег, чтобы никто не заметил.

В туалет я почти бежала. В одной из кабинок кто-то был, и мне пришлось, скрючившись от боли, ждать, пока я останусь совсем одна. Раз-два – и вот мой желудок каким-то своим особым движением, сжатием мышцы, вытолкнул всю еду обратно. Печенье, шоколад, конфета, бутерброд – все, все, все…
И мысли ушли вместе с едой. В голове стало так же свободно, как и в желудке. Лишь на душе скребли кошки. Я опять, я снова сделала это. И у меня совсем нет сил, чтобы все это прекратить.

​

*     *     *

 

Я с ног валюсь от усталости, но уперто продолжаю свои занятия. У меня есть цель, и эту цель я достигну.
Я достаю из портфеля небольшую записную книжку, в которой по часам расписаны мои занятия, пальцем провожу по строчкам и отмечаю ручкой те, что уже закончились. Мысли мои сконцентрированы и лаконичны, голова свежа, тело легко на подъем. Моя жизнь только начинается, и, несмотря на усталость от постоянной гонки, я получаю от нее безумное удовольствие.
Я стараюсь абстрагироваться от постоянных ссор отца и матери, прихожу домой только переночевать. Вся моя жизнь идет по четкому сценарию, и каждое отклонение воспринимается в штыки. Мне нельзя оступаться, мне нужно двигаться вперед, прямо по курсу.

Странно, но я получаю удовольствие от самобичевания и лишения себя каких-то удовольствий. Словно некий бес сидит внутри меня и командует моей жизнью. Бывает, что я говорю себе: «Ты мой раб, а рабы слушаются беспрекословно. Встань и иди». Звучит жутковато даже для меня самой, но это так.
– Мила, ложись спать! – папа в своем полосатом халате, взлохмаченный и сонный заглядывает ко мне в комнату. – Ложись спать немедленно! Уже три часа ночи.
– Пап, сейчас доделаю кое-что из домашнего задания  и лягу. Обещаю.
Папу явно подослала мать, так как прекрасно понимает, что ей я даже не отвечу. Мне все равно, что они говорят – я должна сделать то, что запланировала. Лучше не выспаться, чем провиниться перед самой собой.

​

Утром вставать очень тяжело, но я встаю. Я делаю утреннюю зарядку, принимаю душ – все четко по минутам. Голова светлая, свежая, мысли бегут ровно и спокойно. Завтрак четко продуман – чашка чая, яблоко и крошечный, десертный йогурт. С собой беру четыре сухарика с маком: два для себя, другие два – для подружки; и два яблока, также с расчетом на подругу. И все это – на целый день.
Я смотрю на часы, резко встаю, одеваюсь и кидаю с порога «Пока!» родителям. Возможно, я их вообще не увижу больше сегодня, но меня это ничуть не расстраивает. Слава Богу, что у меня есть школа.

​

*     *     *

 

Меня завалили работой, столько всего нужно было сделать. Я буквально разрывалась на части, не знала, с чего начать. Несделанные дела молотками стучали в моем мозгу, издавая невыносимую какофонию мыслей-звуков. Начальница постоянно звонила, требовала то одно, то другое. Я хваталась за разные дела поочередно и в конце рабочего была готова разрыдаться. Подобное повторялось ежедневно.
Артур каждый раз предлагал съездить развлечься, но мне было скучно развлекаться. Мне вообще все было скучно. Все равно я соглашалась, чтобы перестать думать хотя бы на время. Мой бедный муж развлекал меня, как мог: походы в гости, друзья, рестораны, магазины, кино, боулинг, бильярд, театры, конные и пешие прогулки. Больше всего меня пугали и привлекали одновременно супермаркеты и рестораны. Мое сознание мутнело от присутствия около еды в каком бы то ни было виде. 

В ресторанах я смотрела с удивлением, а порой и с отвращением, на жующих людей. Как они могли есть и оставлять столько еды единовременно в себе? Что чувствовали все эти с виду довольные люди, чем они жили, почему выглядели такими довольными?
Каким-то шестым чувством я моментально делила людей на условные категории. Одни из них приходили отпраздновать какое-то событие – в основном, именно они были самыми довольными среди всех посетителей. Другая часть людей приходила от скуки, как мы, словно выполняя обязательную часть программы.
Еще часть – приходила с банальной целью утолить голод, и эти люди мне импонировали больше всего. Они привычным жестом подзывали официантов, уверенно изучали меню, заказывали еду, съедали ее и затем непринужденно расплачивались. Еда доставляла им удовольствие ровно настолько, чтобы притупить чувство голода и при этом удовлетворить вкусовые рецепторы, не перегружая их.

​

Последние годы я чувствовала себя некомфортно в ресторанах. В них обязательно надо было что-то заказывать, есть и потом стараться улыбаться и вести себя непринужденно. Процесс еды всегда был для меня интимным, и поход в ресторан приравнивался к походу в публичный дом, где все разевают рты и заталкивают только что купленную пищу в свои глотки.
Супермаркеты ошеломляли забитыми продуктами огромными тележками, толпами снующих людей, жадно хватающих бесчисленные коробки, банки, пакеты, упаковки с едой. В кассы выстраивались желающие поменять свою проведенную на работе жизнь в денежном эквиваленте на горы еды. Они никогда не хотели, не могли, боялись познакомиться со своим настоящим Я, и, словно грудные младенцы, познавали мир через рот, выражали себя в этом мире путем его поглощения. Еда заглушала для них нечто настоящее, чувственное, разумное, указывая самый легкий путь движения от жизни к смерти.

​

В этот вечер мы поехали в ресторан. Я нервно перелистывала страницы меню, потом заказала самый дешевый легкий салат и воду. Артур, словно молодой виляющий хвостом пес, весело улыбался, что-то рассказывал о своей работе и друзьях. Я оглянулась: в ресторане было непривычно много посетителей. Мысли начали вращаться с невероятной скоростью, словно смазанные шестеренки у идеально работающего механизма:
«Боже мой, люди столько едят! Они едят повсюду, беспрерывно, съедают все на своем пути и не представляют своей жизни без еды. Толстые и тонкие, маленькие и большие – все они постоянно едят. Работают, спят, делают детей, ездят на отдых, рождаются и умирают —  и все время едят. Я хотела бы жить без еды, не зависеть от еды, но это, к сожалению, невозможно. Если у человека зависимость от алкоголя, то он может постараться и не пить совсем. Если он курильщик или наркоман – то можно стараться убежать от сигарет или наркотиков. Но как отказаться от еды? Как убежать от голода? Как выжить, если не есть совсем?»
Да, мой организм сыграл со мной жестокую шутку. Она знала, как привязать меня к себе насовсем…
– Что, моя дорогая, и обо мне вспомнила? – Ее сексуальный низкий голос раздался над ухом. – Сидишь тут в ресторанчике, и меня не пригласила?
– Уйди. Мы с тобой договорились, что в ресторанах ты не появляешься. Только дома.
– Да я знаю, знаю. Я сейчас уйду, но зайди, пожалуйста, в магазин, купи чего-нибудь вкусного.
– Хорошо. Только сейчас меня не трогай. Ты же знаешь, как дорого стоит еда в ресторанах.

– Ушла. Печенье купи, не забудь.
Артур удивленно посмотрел на меня:
– Мила, у тебя все в порядке? Ты иногда меня пугаешь.
– Да, дорогой. А почему ты спрашиваешь?
– Ты как-то забавно шевелишь губами, словно говоришь с кем-то.
Он засмеялся.
– В фильмах обычно такими показывают сумасшедших. Знаешь, сначала человек начинает шевелить губами и говорить сам с собой, потом — совершать неадекватные непредсказуемые поступки, еще через полчаса фильма – убивать себя или кого-то другого.
– Спасибо, кот, я всегда знала, что ты обо мне высокого мнения.
– А ведь он прав! – Она ухмыльнулась. – Твой муженек-то не такой идиот, как мне иногда кажется.
Я сжала губы, чтобы не отвечать. Мне захотелось уйти отсюда, как можно быстрее. От этих столов, свечей, тарелок, официантов. От улыбки Артура, от Нее. Сердце заколотилось с бешеной скоростью, живот в области солнечного сплетения судорожно сжался и заныл. Чтобы унять дрожь в пальцах, я начала крутить льняную салфетку и смотреть на горящую свечу.
– Дорогая, мы зачем в ресторан пришли? Ты опять ничего не ешь.
– Я хочу домой. Пойдем?
– Ты что, с ума сошла? Мы только что пришли!
От удивления я выронила салфетку. Это был первый раз, когда мой муж поднял на меня голос. Перед глазами закружилось, и волна гнева готова была выплеснуться наружу. Я подавила в себе ярость и прошипела:

– Я. Хочу. Уйти. Домой. Надеюсь, что я достаточно понятно выразилась?
– Истеричка. – Артур раздраженно кинул столовые приборы на скатерть. – Знаешь, Мила, я очень сильно устал от твоих нескончаемых перепадов настроения, от непредсказуемости поведения, нервозности, тревожности, забывчивости. От всего этого. Ты не можешь упрекнуть меня в нетерпении, я всегда молчал и был рядом. Но сейчас это переходит все границы. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Скажи мне, что поможет сделать тебя счастливой, и я постараюсь это сделать.
Я молчала. Я не хотела, не желала отвечать. Что я могла ему сказать? Что у меня невротическое заболевание, булимия? Что я в течение последних лет не могу есть, как все люди, и любое событие в жизни заставляет меня «переваривать» свои эмоции в прямом смысле этого слова? Что я не могу спокойно засыпать и просыпаться, что я не получаю никакой радости в жизни? Что я боюсь разреветься в неподходящее время и в неподходящем месте? Что я чрезвычайно легко обижаюсь и хочу спрятаться от людей? Что я хочу домой, чтобы справиться  с Ней, прогнать ее, удовлетворить Ее прихоть?
Как бы мне хотелось ему обо всем этом рассказать, но я знала, что Артур никогда меня не поймет. Для него, как и для любого нормального человека, это будет открытием, дикостью, прихотью.

​

После ресторана мы заехали в супермаркет. Бесчисленное количество продуктов: фрукты, овощи, кисломолочное, мясо, хлеб, сдоба. Я затравленно озиралась по сторонам, потом в голове что-то щелкнуло:
– Ну, что будем брать? — Ну, что будем брать? – Ее голос и голос Артура слились в один.
– Всего понемногу! — Я начала кидать в тележку различные сладости, выпечку, печенье. Все по принципу «много и недорого». – Это к чаю. Я так люблю сладкое, жить без него не могу.  – Я словно оправдывалась перед Артуром. – И еще молоко.
Из нормальной еды я тщательно выбрала дорогие яблоки, йогурты, сыр и цельнозерновой хлеб с изюмом.
– О, да ты гурманка! – Она загоготала. – Любишь есть всего понемногу.
– Иди к черту.
– Можешь не скрывать от меня. Я единственная, кому не нужно объяснять, насколько ты ненавидишь еду.
– Отвали. Я тебя ненавижу.
– Знаю. Мне жаль, что я вызываю у тебя такие чувства. Я тебя люблю. Все, что я делаю, -  ради тебя. Когда-нибудь, когда меня не будет, ты это поймешь.
– Я мечтаю о том дне, когда ты исчезнешь из моей жизни – на-всег-да!
Она устало вздохнула, поправила свои красивые волосы, улыбнулась и произнесла фразу, которую я не сразу поняла:

– Мила, когда-то ты поймешь, что я – это ты, и что я единственное, ради чего тебе стоит жить. Я веду тебя туда, где всегда свет, где ты будешь жить с открытыми глазами. Ты поймешь, что часто то, что мы ненавидим, является путеводной нитью в мире вечного сна. Без меня ты бы навсегда осталась слепым котенком, жаждущим теплого угла и свежего молока.
– Ты бредишь. – Я оглянулась, чтобы посмотреть Ей в глаза, но Она уже скрылась за чьей-то спиной.

​

Квартира встретила нас привычным теплым запахом цветов и свежей бумаги. В детстве я четко ощущала, что каждая квартира впитывала запах и жизнь своих обитателей. Любое жилище ассоциировалось у меня с определенным букетом запахов: любви, ненависти, страха, скуки, веселья, детей, стариков, дерева, пластмассы, ковров, линолеума, паркета.
Бывало, я ходила к кому-то в гости только из-за того, что мне нравился запах их квартиры. Детская интуиция с помощью обоняния моментально, за долю секунды доносила до мозга мельчайшие подробности жизни людей, впитанные стенами эмоции, мечты и разрушенные иллюзии.
Я переоделась и начала раскладывать продукты. У каждого пакетика было свое определенное место. Печенье и прочие сладости я затолкала как можно глубже в буфет, хотя понимала, что пролежат они там недолго.
Артур обиженно сопел. Он не хотел со мной разговаривать, и делал это сквозь зубы весь вечер. Скинув небрежно ботинки, помыв руки, он направился к себе в кабинет и захлопнул за собой дверь.
Мне захотелось разрыдаться во весь голос. Подступившие слезы душили меня. Я бы с удовольствием поплакала, но почему-то не получалось. Слезы застревали в глазах, рыдания – в горле. Мне хотелось, чтобы меня обняли, пожалели, погладили по голове.
– Бедная моя, тебе так тяжело. – Она была рядом и, как обычно, единственной, кто знал меня досконально. – Я знаю, что ты боишься кому-то рассказать про меня. Про себя. Тебе тяжело скрывать мое существование, как жениху – нежеланную для родственников невесту.

Я молчала, зная, что единственный выход – там, и мне не хотелось это делать. Я устало склонила голову на руки. Мир моего существования в данную минуту сузился до одного квадратного метра вокруг меня. Цвета потеряли насыщенность, звуки стали гулкими и пугающими. Тоска, боль, море слез, безнадежность… Острое ощущение одиночества и пустоты. Живот наполнился резкой болью от бьющихся бабочек, сердце стучало от волнения.
Я попыталась глубоко вздохнуть, но железный обруч тревоги стиснул меня еще глубже. Все мое существо восстало против меня самой и требовало одного. «Дай мне, дай то, что я хочу. Быстрее, скорее, наполни меня, дай мне почувствовать, что я живу, что принадлежу этому миру». Эта знакомая песня пелась на сотни различных голосов, раздававшихся в моей голове, заполнявших пустоту кухни и меня.
Внутри меня ничего не было: ни души, ни жизни, ни любви. Я была пуста, как стеклянная ваза без цветов. Металась внутри строго очерченного круга своего внутреннего мира и пыталась вырваться наружу. Какую-то долю секунды я еще сомневалась, затем поняла, что все, сегодня точно не получиться отступить. И сразу почувствовала какое-то извращенное облегчение, эмоциональный подъем, безграничную радость. Машинально начала доставать какие-то пакетики, манную крупу, молоко с кипяченой водой, хлеб, масло.
Все, что стоит недорого и быстро готовится.

Закипел чайник, сварилась каша, я приготовила бутерброды, хватая что-то на ходу, жуя и запивая водой. Теперь осталось только найти книгу, чтобы эйфория была полной. Я начала свою трапезу, получая истинное удовольствие от манной каши, молока и белого хлеба с маслом. Книга тоже была интересной. Все, как в детстве, когда мне было еще далеко от всех этих проблем с моей головой.
Артур, услышав мою возню на кухне, зашуршал тапками и выглянул из-за двери. Он улыбнулся, забавно потянул брови вверх и попытался прильнуть ко мне, чтобы погладить. Я отдернулась от него, как от чужого:
– Артур, ты же видишь, что я ужинаю. Что, обязательно меня сейчас трогать?
– Ну, котик, неужели я не могу обнять и поцеловать свою девочку?
– Можешь, но давай не сейчас. Я попозже приду к тебе и принесу что-нибудь вкусное.
– Хорошо, лапулик. Я тебя люблю.
– Я тебя тоже.
«Боже, как же он меня раздражает, когда врывается вот так вот», - мелькнуло в голове.
– Да, точно, меня тоже! – Она сидела с озабоченным видом напротив меня и тоже читала книгу. – Только сядешь расслабиться, тут же заваливается в кухню и начинает бессмысленно отнимать время. Я тебе говорю, он это делает специально, чтобы позлить меня.
– Тогда уж не тебя, а меня. Он не знает о твоем существовании.
– О, да! Представляю, что бы было, если бы он знал. Сидел бы каждый раз около, считал  каждый съеденный кусочек и ежесекундно спрашивал о том, как ты себя чувствуешь, все ли хорошо и ничего ли не болит.
– Хватит. Я все-таки люблю его. Не говори чепухи.
– Молчу, молчу. Ты ешь, пока не остыло. Вкусно ведь.

Я продолжала есть кашу, откусывать крупными кусками бутерброды с сыром и запивать все это чаем и молоком, чувствуя себя великолепно.
Это был половой акт с едой. Сначала медленно, осторожно, потом все быстрее и быстрее, не прожевывая, хватая, толкая, без разбору – пока не почувствую полную насыщенность и тошноту. В туалет – и все. Вот оно, состояние удовлетворенности, жалости к себе, огорчения, унижения и… блаженства. Секс не мог для меня сравниться с этим. По крайней мере, на тот момент – нет.
Я села на диван. Она снова ушла, оставив меня в полной изолированности - и растерянности от содеянного. Почему это происходило со мной? Почему это происходило так часто? Что я сделала неправильно в жизни, в чем я виновата? Ведь люди живут и без этого, а я уже давно забыла, как можно жить нормально. Я не помню, когда последний раз я съела что-то и получила от этого настоящее удовольствие без лишних мыслей и переживаний. А когда я, съев что-то, не задумалась об энергетической ценности этого продукта? Когда я могла остановиться, почувствовав здоровое насыщение?
Я не могла ответить на эти вопросы. Мне было плохо. Мой мир вновь сузился до ярко-желтого подсолнуха на обоях, и мысли стали тягучими, как теплая карамель. Я была не такая, как все, и об этом знала только я сама. И сложно было определить, что именно было хуже – быть другой или понимать, что об этом никто не знает.

 

Глава 4

​

 

Наши отношения с Артуром начали стремительно ухудшаться. Он требовал все больше внимания и заботы, а я не могла дать ему этого в достаточном количестве. На работе я выматывалась, в течение дня практически ничего не ела, и когда возвращалась домой, в эти четыре знакомых угла, в голове пульсировала одна и та же мысль: сейчас приду и расслаблюсь.
Мое тело было напряжено, как у спортсмена перед стартом. Каждое утро я просыпалась с дрожью от непонятного волнения и тревоги. На работе я в бешеном темпе, с головой, погружалась в дела, и под вечер мой измученный организм и мое сознание начинали бурно протестовать.
Булимия захватила мою жизнь и день за днем высасывала все соки. Сознание отказывалось воспринимать жизнь объективно и делило ее на две неравные доли, где большая часть принадлежала зависимости от еды. Я постоянно стыдила себя, обращала свое внимание на то, что моя жизнь мне не принадлежит, что я ненормальна по сравнению с другими, что нужно что-то делать и кардинально решать проблему. Однако все это были лишь слова, так как по-настоящему делать что-либо у меня не было сил, а, возможно, и желания.
Мне нужно было отдыхать, выплескивать накопившиеся эмоции и переживания, насыщать свою жизнь чем-то ярким, мощным – и наиболее простым путем всегда, при любых обстоятельствах, оказывалась именно Она. Я пыталась использовать свою силу воли, но сила воли уже давно иссякла и покинула меня. Сила воли рассеялась по выпускным и вступительным экзаменам, по ежедневным десятикилометровым пробежкам в течение двух лет, по всему тому, что я рутинно заставляла себя делать, чувствовать и думать.

Я не хотела есть, я уже давно не умела испытывать настоящее чувство голода – лишь волчий аппетит перед срывом и гипогликемию – после. И это смущало меня. При благоприятных обстоятельствах, при общении с интересными людьми или посещении захватывающих мест или зрелищ – я полностью забывала о моей проблеме, и о голоде – тоже. Но это случалось достаточно редко, и я продолжала жить, как жила.
Мое здоровье ухудшилось. Волосы потускнели, кожа на голове и теле начала портиться и шелушиться. Эмаль на зубах стала чувствительной. Я полоскала зубы специальным лечебным раствором в течение дня, но эти меры уже были неэффективны. Десны немного припухли и ослабли, желудок опустился, а верхний и нижний желудочные сфинктеры вообще исчезли и перестали выполнять свою функцию. Еда скакала по моему желудочно-кишечному тракту, как хотела. Едва какая-то пища успевала дойти до двенадцатиперстной кишки, как ее, словно поршнем под давлением, высасывало обратно. Мерзко, жутко, отвратительно.
Я приобрела целый букет сопутствующих булимии заболеваний, и узнала о своем организме столько, сколько иные не узнают в течение всей своей жизни. Мне казалось, что я могла узнать издалека любого булимика.
«Припухлое, немного круглое лицо, выделяющиеся слюнные железы. Немного красные глаза, словно человек не выспался. Вид изможденный, вымотанный, уставший. У некоторых – характерные отметины на руках, от засовывания пальцев в рот для того, чтобы вызвать рвотный рефлекс». У меня с руками все было в порядке: после двухнедельного баловства с рвотным рефлексом я получила желудочное функциональное расстройство, которое выражалось в том, что я могла вызвать рвоту сама по желанию.

Но самые главные отличительные черты не в физических недугах, а деформации личности.
Страдающие булимией считают свою болезнь ужасной, ненормальной, отвратительной, постыдной. Они настолько боятся быть уличенными, что со временем, из-за постоянной необходимости скрывать, становятся изворотливыми, хитрыми, жестокими.
Личность булимиков меняется до неузнаваемости: добродушие, чувство юмора, оптимизм, искренность, открытость, энергичность, терпимость уступают место агрессии, подавленности, пессимизму, скрытности, вялости, неуравновешенности и вспыльчивости.
Я перестала полностью себя контролировать, и порой это пугало не только меня, но и близких мне людей. Слезы и смех шли рука об руку, и я не могла спроектировать свое поведение хотя бы на ближайшие пять минут. Мы постоянно ссорились с Артуром, и в восьмидесяти процентах ссор инициатором была я, а причиной спора – нечто настолько неважное, что с легкостью забывалось через полчаса.
Я перестала с ним разговаривать, и еще больше углубилась в себя. Жизнь, казалось, стала идти медленнее, и мне хотелось двигаться вместе с ней: без цели, без ритма и желания.
– Мила, ты опять меня не слышишь! Я тебе повторяю в шестой раз, сделай потише телевизор. Ты все равно его не смотришь, а я делаю важный заказ, который нужно сдать завтра. – Артур уже начинал кипятиться.
Я медленно достала пульт из-под подушки и лениво нажала кнопку звука. Отвечать что-то не хотелось.

– Мила, что с тобой? Что-то случилось? Ты сегодня молчишь целый вечер.
– Ничего не случилось, работай спокойно.
– Ты что, обиделась? Зайчик, я ведь для нас обоих это делаю.
– Я знаю. Все в порядке.
– Нет, не все в порядке. Давай поговорим. Ты молчишь уже третий день, я начинаю волноваться.
– Не о чем волноваться. Я не хочу ни о чем говорить.
Артур резко отодвинул кресло и поднялся. Я почему-то испугалась. Он был очень высокий, сильный – и он решительно направлялся ко мне.

​

*     *     *

 

– Мила, помоги матери. – Отец грозно смотрит на меня. Мама сидит рядом в недоумении и пытается его остановить жестами.

– Не буду! – Я не хочу делать, что он говорит. У меня болит голова, я переживаю из-за контрольной по химии, но никого из моей семьи эти факты не интересуют.
– Я тебе что говорю!  — Отец свирепеет. Я это знаю, так как в такие моменты у него немного выдвигается вперед нижняя челюсть и суживаются глаза. Я знаю, но я не боюсь его. Я привыкла.
– Не буду! – Я не хочу ничего делать, потому что он мне приказывает. Он всегда орет, а мама молчит. Они никогда не говорят с нами по-человечески: спокойно, рассудительно и доброжелательно. Либо приказы, либо молчание.
Мама моей подружки каждый вечер садится с ней рядом и расспрашивает о том, как прошел ее день, дает советы или жалеет. Я так этому завидую. Я иногда специально подсовываю свой дневник матери, если получаю плохую отметку, чтобы она хоть как-то обратила внимание на мою жизнь. Но им все равно, им неинтересно, кто я такая. Им интересно лишь, чтобы я была, как все, и делала то, что они говорят.
– Последний раз повторяю. Иначе накажу! – отец делает два шага назад в сторону прихожей. Я с презрением отворачиваюсь и открываю книжку на отмеченной закладкой странице.
Внезапно я чувствую неладное, поворачиваюсь – тонкий собачий поводок со всего размаху опускается мне на руки. Я взвизгиваю от боли и унижения и истошно кричу.
– Ты что? Ты зачем это? – Мама подбегает к отцу, вырывает у него поводок из рук и пытается его успокоить.
Его – не меня. Для мамы всегда отец был на первом месте, а дальше уже мы с братом.
– Я тебя предупреждал, зараза. Иди, мой посуду или излуплю тебя, как сидорову козу.

​

Я всхлипываю, на руках вздулись ссадины. Я знаю, что выбора нет: в порывах ярости и гнева отец слабо может себя контролировать, а у меня абсолютно нет никакого желания идти в школу с синими полосками от ремня. Мне больно и обидно, мне тошно. Я мою посуду и реву. Слезы скатываются по щекам прямо на посуду, рыдания душат меня. Я всхлипываю, рукавом утираю щеки и продолжаю мыть посуду.
Мамы нет рядом, она с отцом.
Почему? Почему они никогда не говорят со мной? Им все равно, что я такое? Неужели все люди думают, что настолько похожи друг на друга внутри, и даже собственным родителям неинтересно, чем живет их ребенок?
Обида, как снежный ком, нарастает внутри меня. Я уже знаю, что она не найдет выход, но будет жить внутри меня, задавливая что-то важное, что-то светлое и теплое в моей душе.

​

*     *     *

 

– Мила, давай поговорим, ты какая-то странная последний месяц. Может, даже больше, чем месяц.

– Я не умею говорить, Артур. И не хочу.
– Не умеешь – научим, не хочешь – заставим. – Артур засмеялся и стиснул меня, словно котенка. – Что с тобой творится, дорогая? Расскажи мне?
– Тебе все равно будет неинтересно.
– Почему ты так говоришь? Мне все интересно, что касается тебя! Вдруг ты о другом мужчине думаешь?
– Ах, ну да. Тебе только это интересно? Тогда знай, что о другом мужчине я не думаю.
– Ну, может, думаешь о чем-то грустном и депрессивном. Расскажи, я хочу знать. — Артур был настойчив.
Когда один человек спрашивает другого, о чем тот думает, то это значит, либо этому человеку действительно важно и интересно знать мысли другого, либо он просто влюблен.
Я это знала, как и то, что мой муж слишком умный человек, чтобы интересоваться моими мыслями, поэтому мне не хотелось ничего говорить. Слова таяли, не добравшись до языка, и голова тяжело склонялась на подушку.
– Мила!
– Артур, что? Я хочу спать.
– Нет, мы должны поговорить!
– О чем мы должны поговорить? Может, перенесем все разговоры на завтра? – я решительно повернулась к нему спиной и натянула одеяло до ушей.
Артур встал, включил свет и встал напротив меня.
– Мила, что происходит с  тобой в последнее время? Я хочу знать! Мы живем вместе столько времени! Я твой муж, и я имею право знать все о тебе.
– Артур, серьезно, мне нечего тебе рассказать. И я хочу спать.
– Нет, ты не будешь сегодня спать, пока не расскажешь все до конца. Что случилось? Ты мне изменила?

«Ты мне изменила?» — съязвила Она и загоготала, как обычно. – «О, наверное, ты изменила ему со мной. И не один раз. С самого начала. Постой-ка, а, может, это ты мне изменила, а не Ему?»
– Боже, Артур, какую чушь ты несешь! Ну, о чем ты говоришь, какие измены? Мы все время проводим вместе, и потом – я так выматываюсь на работе, что не хочу не то что с кем-то общаться, а даже смотреть на других людей.
– Тогда что? – Артур скрестил руки и пристально изучал меня.
«Да, и мне интересно! Тогда что?» — Она лежала в моем любимом шелковом халате рядом и откровенно потешалась над нами. – «О, дорогая, может, ты ему расскажешь о Нас?…. Я думаю, уже пришло время! Если он, конечно, не законченный дурак, то должен понять. Хочешь, я сама ему расскажу? Представляешь, выходишь ты из туалета – и понимаешь, что забыла нажать кнопку смыва. О, какой конфуз!» — Она засмеялась своим низким бархатным голосом.
Мое сердце оборвалось даже от одной мысли об этом.
– Артур, оставь меня в покое! – Я с трудом подавила нотки нервозности и ярости. Если я сорвусь на крик, на выяснение отношений, то мне уже будет не остановиться, я выскажу все до конца. Ярость начинала клокотать во мне, бешенство, злоба, словно угарный дым заполняли легкие. Я начала глубоко дышать в попытке остановиться на этом самом месте.
– Мила, я хочу знать, что происходит. Я не оставлю тебя в покое.
– Ты что, совсем сошел с ума?! Двенадцать часов ночи, мне вставать через шесть с половиной часов, а ты лезешь ко мне со своими разговорами! Как ты мне надоел! Отвяжись от меня, ради Бога!! – меня понесло. Я не могла остановиться и говорила, говорила. Я выплескивала всю накопившуюся тревогу, а с ней и страх, ненависть, боль. Я ненавидела в эту минуту весь мир, и единственное, чего мне хотелось, чтобы меня все оставили в покое.

Слезы душили меня, но не выплескивались наружу. Я кричала, от этого начало саднить горло. Артур развернулся, вышел и со всей силой хлопнул дверью:
– Истеричка гребаная.
Это было уже не первое оскорбление подобного рода с его стороны. Внутри меня что-то всколыхнулось и жарким дымом развеялось по всему телу. Словно что-то разорвалось и сладким привкусом подкатило из желудка по пищеводу в нос. Сон как рукой сняло. Все тело напряглось: руки, ноги, живот, лицо.
Я откинула одеяло, нацепила свои спортивные шлепанцы, выполнявшие функцию домашних тапочек, и отправилась в кухню. «Знаю, знаю, что нельзя. Нужно держаться. Этим я не смогу ничем себе помочь. Все это бесполезно, мне станет еще хуже, я буду сожалеть. Будет болеть живот», — я уговаривала себя, чуть не плача, но внутренняя боль, родившаяся ниоткуда, проснувшаяся там, в моем теле, разрывала и не давала дышать. Я не умела справляться с нею, я могла только временно заглушить ее.
Холодильник поздоровался со мной едва слышным рокотом. Полки были забиты продуктами: дорогими, изысканными, вкусными. Но они меня не интересовали, нужно было что-то дешевое, со вкусом детства, успокаивающее. Молоко, сливочное масло, булка, сахарное квадратное печенье, сладкий крепкий чай. Книга, которая существовала только для таких действий. И одиночество. Снова все по замкнутому кругу.
Я стала машинально поедать бутерброд с маслом, пытаясь вникнуть в то, что написано в книге. Стало спокойно, мыслей не стало – видимо, они разбежались, чтобы не становиться свидетелями всего этого безобразия.

– Мила! – «Боже мой, оставит он меня или нет?»
– Что?! – Я не хотела ни с кем разговаривать, я хотела остаться одна, не видеть, не слышать, полностью отключиться от этого мира.
– Ты ужинаешь? – Артур попытался меня погладить. Я резко отстранилась.
– А что, не видно? Зачем задавать вопросы, не требующего ответа из-за его очевидности?
– Такие вопросы называются риторическими, зайчик.
– Я знаю! – Я почти зарычала. Муж раздражал меня в данный момент, мне хотелось наорать на него, выставить за дверь. Он мешал мне, он мешал Ей. «Скажи ему, что хочешь остаться одной, чтобы подумать», — злобно шипела Она.
– Артур, мне нужно остаться одной, чтобы подумать. Хорошо, дорогой? – последнее слово прозвучало особенно фальшиво.
– Мила, тебе не кажется, что ты слишком часто хочешь остаться одна? – Артур стоял надо мной, скрестив руки на груди, и всем своим видом требовал немедленных ответов на все вопросы.
– Не кажется!! Оставь меня в покое! Мне нужно подумать, я хочу побыть одна! Неужели это так сложно понять?! Что ты ко мне цепляешься сегодня целый вечер?! – По его глазам я поняла, что сильно обидела.
Артур ничего не понимал, он не мог понять, не мог принять, что его искренняя любовь и забота получают такой отклик. Видно было, как его сознание судорожно пытается объяснить мое поведение, подобрать правильные ответы и поведение. Он хотел что-то добавить, но неуверенно взмахнул рукой, развернулся и вышел.

Я облегченно вздохнула и дрожащими руками сделала еще один бутерброд с маслом. Я уже чувствовала, что комок наскоро съеденной пищи постепенно опускается все ниже, и чем дольше я буду медлить, тем сложнее будет потом.
Она удовлетворенно сидела рядом, и держала меня за руку: «Теперь тебе станет  лучше, ты же знаешь. Все будет хорошо, ничего страшного не происходит. Не думай об этом. Меня нет, и никогда не было, я твоя страшная фантазия. Никто об этом не узнает. Никто даже представить себе не сможет, что такое случается. Все хорошо»
Все было плохо, я это понимала, но в данный момент мне было еще хуже, и хотелось наконец-то поставить точку и пойти лечь спать.
В туалете все мое существо запротестовало, закричало от унизительной, пронзающей насквозь боли. Все невыплаканные слезы, невысказанные слова, скрытые эмоции, усталость – все ушло из меня туда, оставив за собой лишь чувство слабости и бессилия перед реальной жизнью. Если бы это можно было назвать ритуалом, я бы назвала его «ритуал очищения от реальности».
– Мила, теперь мы можем поговорить? – Артур стоял в коридоре. Я на мгновение испугалась, что он что-то заподозрил.
– Зачем нам разговаривать? Давай  просто побудем рядом.  – Я исподлобья взглянула на своего мужа. По легкой радости облегчения, сменившей выражение досады на его лице, я поняла, что Артур ничего не заподозрил. Он слишком глубоко увяз в собственных эмоциях и переживаниях, чтобы наблюдать за повадками жены, сопоставлять и анализировать ее поведение.
– А почему нельзя было этого сделать полчаса назад?
– Потому что я сильно устала и хотела спать.

– Что изменилось теперь?
– Теперь усталость ушла, а сон тем более.
– Странная ты женщина. Иногда мне начинает казаться, что я живу с инопланетянкой.
– Артур, я не инопланетянка, я просто слабая и чувствительная, как и многие другие женщины в этом мире.
– Если честно, то ты не похожа ни на одну, с кем я общался раньше. Возможно, именно поэтому я полюбил тебя. Ты – самый близкий в моей жизни человек, и я хочу знать о тебе все, я хочу тебе помогать, быть с тобой. Говори со мной, говори со мной всегда, когда захочешь, я готов слушать тебя бесконечно.
Он обнял меня, крепко прижал, взял на руки и отнес в спальню.

 

Глава 5

​

 

Когда Ее не было рядом, я много размышляла о своей болезни. Я знала ее название, симптомы, течение, следствия, но не знала лишь одного – причины. Почему эта болезнь развилась именно у меня? Почему я не могу сама с ней справиться? Что нужно делать, чтобы жить дальше без нее? Эти вопросы пугали своей бесконечностью.
Я прочитала все, что смогла найти, но вся полученная информация не представила полного ответа. Я узнала, что булимией болели многие люди, даже знаменитости, и это повергло меня в шок. Неужели принцесса Диана или Джейн Фонда столкнулись с той же проблемой, что и я? Неужели они не могли никак это изменить?
Первой реакцией было отрицание. Я все еще отрицала факт того, что больна, поэтому, узнав, что кто-то конкретный болеет этим заболеванием, я отрешалась от таких людей. Леди Диана или жена Оззи Осборна стали отвратительны мне, я мысленно сместила их в ряд людей, недостойных восхищения или сочувствия. «Я не такая, как они, пусть они знамениты и имеют власть, но они не достойны восхищения, если не могут справиться с этой напастью», - думала я.
Я постоянно наблюдала за окружающими людьми: дома, на улице, на работе, в ресторанах, кафе, магазинах. Я пыталась представить себе жизнь каждого из них: чем они живут, куда идут, в чем спят, о чем думают, говорят и мечтают.
«Так много людей на свете, и у каждого есть свой сокровенный мир. Пусть эти миры различных размеров и порой кардинально различаются друг от друга, однако они есть», — и все эти люди чем-то больны. Их миры похожи лишь в мгновения радости, а отличаются болезнями, дурными мыслями, страхами и страданием.

Все люди ели, в чем также сильно походили друг на друга: кто-то больше и чаще, кто-то меньше и реже. В массе своей у всех людей были очень некрасивые, с моей точки зрения, тела и лица. И это удивляло и пугало меня.
Я часто вспоминала, как одна подружка сказала мне, что скорее бы умерла от голода, чем стала толстой. Ее милая мордашка всегда всплывала передо мной, когда я видела толстого жующего человека, особенно девушку или женщину. Я не понимала, как можно было запустить себя до такой степени? Мое тело настолько было приучено к ежедневной физической нагрузке, что начинало ныть, если случалось пропустить день упражнений. Я не могла себе представить, каково это – ходить с таким грузом в виде жира, не иметь возможности одеть то, что тебе хотелось бы видеть на себе, есть и не испытывать при этом угрызений совести?
Мое сознание воспалилось от подобных мыслей. Когда начался этот нездоровый процесс – трудно было ответить однозначно. Я любила размышлять об этом, сидя на подоконнике и с отстраненностью монаха наблюдая за проходящими внизу людьми.
Иногда мне начинало казаться, что я родилась уже такой. Я вспоминала, как недвусмысленно серьезно относилась к своему телу и внешнему виду в детстве. Как менялось мое самосознание, когда из привычных шорт и маек мама переодевала меня в изящное платьице и завязывала банты. Как я отодвигала пальчиком тарелку с невкусной и неинтересной, на мой взгляд, едой. Как демонстрировала свое пренебрежение к некрасивым, грубым, толстым взрослым женщинам. Все это было еще тогда.

​

Когда Ее не было рядом, я любила сесть в располагающей к мечтанию позе, уютно устроившись на кресле, диване или балконе, и смаковать горячий свежезаваренный зеленый чай с небольшими канапе и нарезанными фруктами.
Я щурилась на солнце и ни о чем не думала. Ноги и руки становились теплыми и тяжелыми, словно от долгого лежания на пляже. Голова тоже тяжелела, все краски становились сладко-насыщенными, голоса людей смягчались, приглушались. Мне было слышно каждый отдельный звук внешнего мира, чувствовалось собственное дыхание. Все соединялось в единую картину миросозерцания, которому я давала простое и объемное название — «сейчас». 
«Сейчас» в такие моменты было счастливым, но кратковременным. Я не умела его удержать, чтобы наслаждаться вечно. Я не умела жить «сейчас», которое не было идеальным. Мне было проще соскользнуть в параллельный мир, чем жить, дышать и думать в настоящем.
Чаще всего Она приходила вместе с телефонным звонком. Я начинала ненавидеть телефон, но без него вся жизнь обретала металлический привкус советских времен. Отсутствие телефона, к сожалению, не гарантировало спокойствия и жизненного равновесия, так как он все-таки был необходим для хоть какого-то логического упорядочивания дня и быстрого решения возникавших вопросов или проблем.
Тем не менее, понимая все это, я внутренне напрягалась от телефонного звонка. Чаще всего, это были звонки от родственников или по работе. В любом случае, сердце начинало колотиться быстрее, я напрягалась, словно перед стартом двухсотметрового забега на скорость. И появлялась Она.
«Что, дорогая, снова проблемы? Ни дня без моей помощи прожить не можешь», — еще зевая и потягиваясь, она уже начинала язвить. – «Ну ладно, не переживай, как-нибудь справимся. Какой прогноз на сегодня?»

Мне хотелось бы ее прогнать, но я действительно понимала, что без ее поддержки пропаду, сойду с ума, самоуничтожусь. Мы так долго были с Ней вместе, что я отвыкла делать что-либо в одиночку, везде требовалось ее присутствие, зоркий взгляд и холодное равнодушие. Иногда, как сегодня, во временном состоянии внутренней гармонии, я разговаривала с Ней по душам:
«Когда ты появилась первый раз в моей жизни? Помнишь?» — я смотрела Ей прямо в лицо, но читала ответ по губам, растягивавшимся в безумной саркастической улыбке.
«Конечно, помню. Я, в отличие от тебя, ничего никогда не пытаюсь забыть»
«А что, я что-то пытаюсь забыть?» — я удивленно оглядываю себя, словно то, что я пытаюсь забыть, должно лежать в кармане или прилипнуть к моей серо-синей футболке.
«Ты не просто пытаешься, дорогая, ты это делаешь успешно уже в течение стольких лет» — Она вытащила из внутреннего кармана роскошной бархатной накидки пачку с длинными дамскими сигаретами и закурила. Смачно пустив кружок дыма, она внимательно посмотрела на меня и продолжила:

«Ты многое забыла, а то немногое, что осталось, пытаешься закинуть глубоко внутрь. Ты каждый день только и думаешь о том, как бы забыть что-нибудь еще. Забыть, не думать, убежать»
«Я не понимаю, о чем ты», — я искренне удивилась, так как первый раз слышала эту версию своей жизни. – «Я серьезно не понимаю. Я, наоборот, пытаюсь помнить все, даже больше. Я записываю дела в ежедневник, веду дневник,  ставлю напоминающие заметки в телефон. Что именно я забываю или пытаюсь забыть?»
«О, малышка, ты еще глупее, чем я думала про тебя. Нет, речь совсем не о том, что ты забываешь что-то «сделать». Все это дела насущные»
«Тогда что? Разве жизнь не состоит их этого «насущного»? Дела сегодняшние, мелкие заботы, которые нужно успеть сделать, закончить? Разве не из них состоит наша жизнь?»
«Наша жизнь состоит из нашей жизни. А ты пытаешься прожить чужую. Ты ведешь себя, как мелкая марионетка, как чья-то прислуга, как стадное животное, не способное остаться наедине со своим разумом. Ты забыла все тайны Вселенной, которые знала в детстве, и упорно пытаешься забыть все остальное»
«А если я вспомню? Что будет, если я перестану забывать и вспомню забытое?»
«Тогда я спокойно уйду. Ты останешься один на один со своей душой, и я уйду, зная, что ты справишься»

«И ты перестанешь меня мучить? Но я не могу понять, о чем я забыла. Ты поможешь мне вспомнить?»
«Помогу. Начни с малого. Вспомни, как мы с тобой стали жить рядом»
«А потом?»
«А потом мы начнем вспоминать все остальное. Ты точно этого хочешь?»
«Да, а почему ты спрашиваешь?»
«Потому что будет много боли, много того, что ты заморозила и положила в те ящички, помнишь? Ты будешь снова плакать, плакать настоящими слезами»
«Я готова, давай вспоминать»

​

*     *     *

 

Сколько себя помню, я все время занимаюсь каким-то спортом, как минимум банальный ежедневный комплекс упражнений. Но последний год я каждый день насилую себя многокилометровыми забегами, затем растяжкой, упражнениями на пресс и отжиманиями. Мое тело высушено, каждую мышцу можно разглядеть невооруженным взглядом, живот плоский с кубиками, как у мужчин, ноги худые и спортивные.

Мне нравится эта легкость, физическая подготовленность и выносливость, но сейчас мне не нравится мое тело. Мне хочется исчезнуть, совсем исчезнуть, самоуничтожиться, раствориться. Хочу стать такой незаметной, чтобы меня никто не мог разглядеть, но хочу стать очень значимой и важной для кого-то в этом мире.
Каждая пробежка начинается разговором с собственным разумом. «ТЫ моя слуга, ты всего лишь тело, а я разум», — вот что он говорит мне, – «Я приказываю тебе бежать. Бежать прочь отсюда, быстрее. Я приказываю, а ты должна выполнять».
Каждый забег начинается с усилием воли. Сначала разгон, мышцы предварительно растянуты и подготовлены, но тело еще не разогрето, дыхание прерывистое. Я поднимаюсь в горку, воздух постепенно заполняет всю меня. Мышцы и суставы стонут, противятся каждому беговому шагу, но разум приказывает бежать. И я бегу.
Я уже знаю ожидаемое состояние своего тела на каждом метре своего маршрута: надо преодолеть этот подъем, а на повороте меня пробьет пот, и это значит, что организм понял, проснулся. Около старой березы дыхание станет почти ровным, глубоким, мышцы нагреются, и появится легкость, желание бежать всю жизнь.
Около дома мир покажется мне злым и жестоким, все люди грубыми лентяями, еда отвратительной, но нужно бежать, это самообман. Через тридцать минут бега откроется «второе дыхание», всплеск эмоций, в кровь выделится в огромном количестве адреналин вместе с эндорфином, и меня накроет состояние абсолютного счастья.

Еще десять минут скорости, потом замедление и постепенный переход на быстрый шаг с дыхательными упражнениями. Ни в коем случае нельзя резко останавливаться, резкая остановка – удар для сердца. Все завершающие упражнения – гимн радости, песня, восторг.
А затем пустота – и я снова не знаю, чем себя занять. Пустота и безумная усталость.
Меня постоянно знобит, руки и ноги холодные, губы полусиние. Лицо осунулось, хотя и приобрело прозрачно-бледный идеальный цвет лица.
Весь день крутится вокруг этих забегов, я не могу позволить себе какие-то незапланированные радости, встречи вопреки спорту. Я всенепременно должна выполнить ежедневную трудовую повинность, потому что это велит мне мой мозг. И я продолжаю этот бег от самой себя.

​

Я переключаю телевизор с канала на канал. Приятно просто посидеть в кресле после изнурительных полуторачасовых физических упражнений. Передо мной красивая плетеная корзинка с оставшимися после праздников изящными печеньями в форме грибов. Я знаю, что они безумно вкусные: их пекла мама, отдельно делала начинку, отдельно – шоколадную глазурь.
Сегодня неудачный день: родители снова поругались. Они кричали друг на друга, не стесняясь в выражениях, хотя выражения уже давно перестали выбираться в нашем доме. Я чувствую себя не в своей тарелке, я давно уже чувствую себя именно так. Это не мой дом, и я не хочу, чтоб он был моим, а мечтаю уйти отсюда как можно быстрее. Я возвращаюсь сюда, как в тюрьму, потому что даже стены здесь пропитаны злобой, недоверием, слезами отчаяния и унынием.
Мой параллельный мир – спасение от всего этого напряженного существования. Спорт, учеба, книги. Я постоянно чем-то занята, мое тело получает разряды физической нагрузки, разум – поток новой информации, а сознание – воображаемый мир из книг. Каждый вечер, точнее, ночь, повторяется один и тот же разговор:
– Мила, ты постоянно что-то читаешь! Ты испортишь себе глаза. Ложись спать, - это отец заглядывает ко мне в комнату посреди ночи, когда я только-только доделываю домашние задания и собираюсь прочесть страничку-другую. – Что ты читаешь? Агату Кристи? Три дня назад под подушкой лежал Тургенев. Представляю, что за сборная солянка сейчас у тебя в голове…

– Мне нравятся они оба. И многое другое. Я всеядное читающее существо. – Я смеюсь и целую отца в щеку. — Все, обещаю, я ложусь спать. Никакого чтения с фонариком.

​

Сейчас я тоже сижу вместе с книгой, но мое внимание захватил старый фильм. Один из тех, которые можно смотреть много раз, выучить вплоть до деталей, и все равно каждый раз радоваться, как ребенок, услышав знакомые ноты вступительной заставки к фильму.
Красивая плетеная корзинка все еще стоит рядом и зазывающе на меня поглядывает. Нет, нельзя, все это такое жирное и калорийное. За всю свою тренировку я сжигаю около шестисот-семисот калорий, а тут их в целой корзинке две или три тысячи. Да, с некоторых пор я стала специалистом по калориям. Я могу с точностью до десяти определить калорийность любого блюда на взгляд, мне этот процесс доставляет какое-то садистское удовольствие.
Сама не ем ничего жирного, сладкого, калорийного, острого, соленого – ничего радостного, жизненного, волнующего, обещающего — только пресное, скучное и унылое. Иногда мне до слез хочется вернуться в детство и вспомнить ощущение полноты жизни, стать непосредственным в своем поведении ребенком, пить и есть по собственной интуиции, забыть о постоянных ограничениях, рамках, предубеждениях, честолюбивых задумках и желаниях. Хочется научиться снова – просто жить.

Я решительно иду в кухню и наливаю себе стакан молока. «Ничего страшного, иногда можно позволить себе и сладкое», — говорю я сама себе. – «Ведь без углеводов нельзя совсем обойтись. Они жизненно необходимы для поддержания серого вещества в тонусе и для выработки эндорфинов и допаминов в нужном количестве». В процессе самоубеждения с параллельным просмотром старого милого кинофильма я съедаю три с половиной печенья. Я наелась, мне комфортно. Но в корзинке лежит недоеденная половинка. – «Доешь ее. Зачем ей здесь лежать? Доешь, доешь, доешь. Для эндорфинов» — Я нехотя пережевываю остатки, хотя больше не хочу. Молока больше тоже не осталось. Половинка печенья была явно лишней. Она тяжелым предвестником беды падает в мой желудок.

​

И тут, впервые в жизни, появляется Она – шикарная, летящая, элегантная и чарующая:
«Ну что за бред ты несешь? Какие эндорфин? Какие углеводы для серого вещества?»
«Боже, что это? Что я делаю? Зачем я съела эту последнюю половинку, зачем я вообще их съела??»
«Идиотка, столько заниматься спортом, следить за собой, контролировать всю свою жизнь, каждый свой шаг, вздох, мысль, эмоцию и желание, и потом сорваться на каких-то печеньях. Да, ты меня сильно расстроила. Ничего из тебя не выйдет».
«О, ведь это правда! Я ничего не стою, я столько стараюсь и слежу за собой, а тут такой шаг назад. Что же мне теперь делать? Через полчаса я стану весить на два килограмма больше, и ни одна юбка на меня больше не налезет. Я впервые не смогла проконтролировать свои действия! Это ужасно».
«Да, это ужасно. Есть, конечно, одно решение, но оно может тебе не понравиться».
«Какое? Скажи, какое, мне нужно что-то сделать, чтобы вернуть контроль над своим телом».
«Ты должна быть построже со своим телом, а то оно совсем распоясается. Ну, что, говорить?»
«Да, говори».
Она что-то шепчет мне в уши, дурманит меня своими певучими словами и сладкими обещаниями. Я встаю, отряхиваю крошки со спортивных штанов и направляюсь в туалет.
Не знаю, как чувствуют себя женщины, впервые торгующие своим телом, но в тот момент я полагаю, что чувствовала себя не лучше. Я насилую свое горло – и это первый раз, когда я позволяю себе насиловать собственную жизнь.

​

​

Copyright © 2007 E.E.E.  

 

 

 

Часть II

​

Глава 1

 

 

Я проснулась, уже дрожа от негодования на себя и весь мир. Мысли метались, живот сводило тревожной судорогой. Я захватила ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и резко села. Руками стиснула голову, словно пытаясь поставить ее на место. Артур спал рядом: ноги выглядывали из-под одеяла, подушка пряталась под гривой красивых черных локонов. В его голове все явно было чисто, приятно и спокойно. Я с детской завистью наморщилась и вылезла из нашей огромной кровати. Дверь в спальню была открыта, и из распахнутого в широком холле окна веяло приятной утренней прохладой. Солнышко только-только начало выглядывать из-за горизонта, отмечая свое присутствие ярко-розовой контурной полоской. Мир праздновал очередной день, но я была чужой на этом празднике.
Моя душа была заперта внутри черной кладовки, среди паутины, беспорядка, исписанных старых тетрадей, страхов и волнений. Было обидно наблюдать за окружающей жизнью сквозь призму собственных проблем. Последние годы время убегало вперед, как песок сквозь пальцы, оставляя в моей голове лишь едва заметную ниточку воспоминаний.
Я заварила зеленый чай и села на подоконник. Надо что-то с этим делать. Снова пытаться. Не помогли одни врачи – значит, помогут другие. Куча прочитанных книг, пройденных встреч, потраченных средств – частично это тоже помогло, но лишь частично. Болезнь осталась, она подтачивала мои силы, как червь подтачивает огромное сильное дерево – пока то не упадет обессиленным на землю. Я не хотела падать, я выбирала жизнь, но пока я все еще шла по глухому тоннелю, постоянно падая и оступаясь, двигаясь куда-то вперед.
«Да, нужен врач» — Я вылила остатки чая в раковину и поставила чашку рядом. – «Нужен хороший врач, такой, который бы имел опыт решения подобных проблем»
«Тебе нужен не врач, а друг» — Она сидела напротив меня, меланхолично наблюдая за первыми лучами солнца. – «Неужели ты не понимаешь, что ты одинока?»

«Что за бред ты несешь?» — я рассердилась, — «Какой друг? Не заговаривай мне зубы, пожалуйста».
Она засмеялась, вскочила с подоконника и принялась пританцовывать около холодильника. «Давай начистоту? Тебе никто не нужен, ты ненормальная, никто не захочет иметь с тобой что-то общее, если узнает про меня! Ты никогда от меня не избавишься, так и знай!»
«Нет, я от тебя избавлюсь» — на этот раз я почему-то была уверенна в том, что говорю, и абсолютно спокойна. – «Вот уже скоро я найду выход из этого мира, в котором оказалась запертой с тобой наедине. Скоро, очень скоро»
«Ты не сможешь без меня. Заключенные, отсидевшие помногу лет в тюрьме, скучают по стенам камеры. И ты будешь скучать. Ты вернешься»
«Я сделаю все возможное, чтобы уйти. И тогда я уже не вернусь»
Она обиженно фыркнула, презрительно посмотрела на меня и ушла, но, я знала, что лишь на время.

​

Интернет – это поле чудес. Помню, как пятнадцать лет назад я и мечтать не могла о таких удовольствиях и широких просторах для информации и общения. Я довольно быстро нашла несколько сайтов о пищевых расстройствах, показавшихся мне интересными.
Один из них привлек своей непосредственностью, живостью и следами недавнего пребывания хозяина, точнее, хозяйки. С фотографии на меня смотрела молодая симпатичная женщина — доктор с приятным именем Мария.
В течение полутора часов я прочитала все имеющиеся статьи на сайте и переписку доктора с пациентами он-лайн. Доктор показалась мне здравомыслящей и уверенной в себе женщиной. Мне захотелось написать мне, хотя я совсем не была уверена, что она мне ответит.
Обычно такие сайты и доктора не заинтересованы в заочной электронной переписке с пациентами: это не приносит ни заработка, ни удовлетворения от наглядного терапевтического эффекта. Но для тех, кто болен, особенно нелицеприятной болезнью типа булимии, о которой боишься признаться даже самому себе, — это идеальное решение. Даже в электронном письме я сознательно упустила ряд деталей, стараясь хоть чуточку приукрасить себя и свое положение. Мне казалось, что Марии будет неприятно читать подробности, что таких писем ей приходит достаточно много, и она вряд ли мне ответит.
Я написала длинное, полное сдержанного отчаяния, письмо. Крик души, первая капля дождя из слез, намек – вот чем стало то мое первое послание к психологу. Я была достаточно откровенна о себе и своей болезни, своих ощущениях и догадках, обо всем, но я не смогла заставить себя назвать свое настоящее имя. Это был страх. Страх быть узнанной даже потенциально, несмотря на созданный специально для этого письма электронный почтовый ящик, на удаленность друг от друга, на анонимность.

Когда я нажала кнопку «отправить», я почувствовала облегчение одновременно с тревогой. Что будет дальше? Случится ли что-нибудь? Изменится ли? Вдруг она поместит мое письмо на сайте для всеобщего обозрения? Вдруг она начнет упрекать или наставлять? Или совсем не ответит, что будет гораздо хуже.
Прошло несколько дней, и я получила объемный ответ.  Мария написала несколько строчек с советами «первой помощи» и вопросом, может ли она опубликовать мое письмо на сайте? Я была так рада ее письму, что с легкостью разрешила.
Так началась наша долгая переписка.

​

Система лечения, которую предлагала мне Мария, была основана на йоге и медитации. Для начала она предложила мне ознакомиться с самим понятием и философией йоги, с правилами дыхания, мыслей, движений во время упражнений и асан. Для начала хотя бы поверхностно.
Я скупила в книжном магазине все более-менее внушающие доверие книги по восточным практикам, и стала читать книжку за книжкой. На страницах книги все выглядело до удивления простым и незатейливым, казалось, что слово «упражнение» явно не подходило к описанным авторами асанам и прочим телодвижениям. «Неужели это способно мне помочь?» — недоверие от незнания, вот что это было. Чтобы понять — нужно узнать. Чтобы узнать — нужно попробовать. Чтобы попробовать — нужно перестать бояться, а чтобы перестать бояться чего-либо, следует делать это что-то постоянно. Старо, как мир. Но все мы начинаем верить чему-то и уделять большее значение, только если сами дойдем до решения путем собственных горьких ошибок. Я стала пытаться заниматься регулярно, чтобы распробовать и понять.

​

*     *     *

 

Наконец-то, я живу отдельно от родителей, в другом городе, в огромной квартире в центре человеческого муравейника под названием «мегаполис». Я учусь в университете, куда, помимо двух других вузов, успешно сдала вступительные экзамены три месяца назад.

Все, к чему я стремилась, о чем мечтала, я имею теперь. Однако на душе почему-то совсем не радостно. Одиноко и грустно, тоскливо.
Квартира такая непривычно огромная и тихая, что я могу часами бродить из комнаты в комнату по длинному широкому коридору и, как Офелия, мурлыкая под нос песенки, позволить себе потихоньку сойти с ума. Это не квартира, а замок – гипертрофированное воплощение моего желания. Ты хотела жить одна? Вот, живи теперь одна. Совсем. Одна. Только осторожно – не заблудись в своем одиночестве.
Я никого пока толком не знаю: ни в университете, ни в городе. Я приехала сюда совсем недавно, две недели назад, за это время успела подружиться только с одной девочкой. Мы с ней познакомились в первый день занятий на фоне взаимной симпатии.
– Привет! Я Наташа, а ты?
– Я Мила. Привет.
– Ты тоже приезжая?
– Да. Как ты поняла?
– У всех приезжих в массе своей доброе и немного растерянное выражение лица. Их сразу видно невооруженным взглядом.
– Да? Не обращала внимание. – Я смеюсь. Мы идем вместе к расписанию, оказывается, что мы с Наташей учимся в одной группе, это меня радует.
– Мила, скажи, у тебя тоже анорексия? – Меня сбивает с толку этот внезапный откровенный вопрос. Я не знаю, что ответить, и от неожиданности отвечаю искренне.
– Да. А что, у тебя анорексия? – Наташа действительно очень худая девушка, похожая больше на девочку лет двенадцати. Ноги и руки напоминают крохотные гибкие палочки, и вообще вся она подобие некой куклы Барби в подростковом возрасте.

– Сейчас уже нет, но была. Ох уж эти анорексия и булимия, все время преследуют. Кошмар какой-то: то не ешь ничего, то ешь и обратно. Там, где я жила, половина общежития так делали, даже парни.
– И где ты жила?
– В Норвегии, я изучала норвежский язык в их колледже, жила в общежитие вместе с другими студентами. Их общежитие с нашими рядом не стоят, совсем другого уровня. Вот. Там еще была студенческая столовая: покупаешь себе проходной билет на семестр, и можешь завтракать, обедать и ужинать за шведским столом. О, что это были за шведские столы. Я сразу же пожалела, что у меня был этот проходной билет. От жадности съедаешь столько, что даже до туалета с трудом можно донести. Там все: салаты, первое, второе, булочки, сыр, колбаски, пирожные. Мамочки! Все едят без остановки, а потом бегут в туалет. Даже не стесняются уже. Поначалу, с непривычки, просто хочется всего попробовать. Ешь, ешь – все очень вкусно, безумно вкусно, и выбор огромный. И внезапно понимаешь, что ни за что на свете не сможешь все  это переварить – и инстинктивно бежишь в туалет, чтобы вырвать. А потом становится хуже. Знаешь, что будет так, но все равно идешь, чтобы удовольствие получить. Говоришь себе, что съешь ровно столько, чтобы наесться, а потом все равно срываешься. Те, у кого сила воли посильнее, вообще не ходят в столовую, сами себе готовят. Остальные – едят там. Кто-то не вырывает, толстеет дико – за полгода по пятнадцать килограммов народ набирает. А многие – банально смывают все туалете…

«Боже мой, зачем она мне рассказывает все это? Мы же только что познакомились!» — я в ужасе.
Все это звучит отвратительно – что только ни вытворяют эти жалкие люди с собой, только чтобы получить низменное плотское удовольствие. Да, у меня случилось это однажды, но это было давно, и я до сих пор ругаю себя за это.
«Давно ли?»
Наташа продолжает болтать до начала лекции. В перерывах мы разговариваем о мужчинах, смотрим на проходящих по коридору старшекурсников.
– Пойдем обедать?
– Не, — Наташа убирает волосы за ухо, — я днем не ем, я ем только вечером, один раз в сутки.
– Неудивительно, что ты такая худенькая, — я улыбаюсь, — тебе не хватает питательных веществ.
– И не худенькая вовсе. На себя посмотри. Ты что, совсем не ешь ничего?
– Да нет, почему же, я ем. Просто  я спортом занимаюсь много: бегаю по десять километров ежедневно, а потом тридцать минут упражнения всякие. Только в большом городе бегать по утрам как-то не очень приятно. Люди все злые какие-то, оглядываются, даже вслед что-то кричат иногда.
– Не обращай внимания. Ты молодец. Я вот никогда не могу себя заставить даже зарядку утром сделать. Поэтому и ем один раз в день, чтобы не потолстеть.
Я удивлена. Первый раз вижу такую же помешанную на весе девушку, как и я.
Я подозревала, что «такие» есть, но никогда не общалась с ними. Оказывается, есть много разных способов быть худой, помимо спортивного самоистязания. А что если я буду есть раз в сутки и спортом продолжу заниматься. Интересно, я умру от истощения?
Эта мысль так захватывает меня, что я тоже решаю не идти обедать, первый раз за всю свою жизнь добровольно отказываюсь от планового приема пищи.

​

Вечер. До дома я добираюсь полуживой и голодной, как волк. Выставляю на стол купленный по дороге йогурт, небольшой батон ржаного хлеба, кусочек сыра и три яблока. Мой суточный рацион.
Я никогда раньше не оставалась одна так надолго. Никогда не возвращалась неделю подряд в огромную пустую квартиру, не заботилась о себе от и до. Для меня стало открытием существование квартирных квитанций, абонентской платы за телефон, оплаты электричества. Стиральная машина – какой-то странный малознакомый аппарат, к которому к тому же нужно покупать недешевый стиральный порошок.
А еда! Боже мой, как дорого стоит еда!
Подумать только, кусочек мяса стоит, как две пары дорогих капроновых колготок. Да я никогда не смогу себе это позволить, ведь отец оставляет мне фиксированную сумму на месяц. Если я буду покупать себе мясо, то не смогу купить зимние ботинки или новые брюки.
Я завариваю себе чай, очищаю яблоки от кожуры, делаю бутерброд с сыром. Все, ужин сервирован, мадам. Не дожидаясь, пока чай остынет, я на ходу кусаю бутерброд. О, как же я, оказывается, голодна. После утренней крошечной пиалы с традиционной овсяной кашей на воде мой желудок не видел ни единого кусочка пищи. А с тех пор уже прошло двенадцать часов. Моя голова даже кружится от восторга.
Я доедаю бутерброд, за считанные секунды съедаю йогурт, грызу яблоко – и все еще чувствую себя голодной. Я не наелась. Точнее, мой желудок, возможно, и полный, но мне все равно хочется есть. Со мной такое впервые.

Глазами обвожу кухню. Что-то же должно было здесь остаться после последнего приезда отца с его новой женой? Они любят вкусно поесть. Я начинаю распахивать дверцы кухонных шкафов и с восторгом обнаруживаю многочисленные запасы круп, макарон, соков, печений и крекеров. И даже быстрорастворимый обед – кто это собирался есть, интересно? Пожимая плечами, я достаю пакет с настоящими итальянскими спагетти и ставлю на плиту кастрюлю с водой.
М-м-м-м… сваренные макароны со сливочным маслом и тертым сыром сверху. Вкуснотища, вкус детства. Вроде бы теперь я наелась.

Умиротворенная, я сижу в огромном кресле перед телевизором и смотрю музыкальный канал. Стройная девушка с длинными ногами и высокой грудью поет о какой-то кукле Барби, и ей вторит смешной мужичок с низким приятным голосом. Что-то есть в этой песенке…
«Не что-то, а кто-то!»
«В смысле?»
«В прямом! Посмотри на эту поющую куклу, худую, красивую. Она явно не жрет макароны с сыром и кучу другого калорийного добра на ночь»
«Ты намекаешь на меня?»
«Что, смеешься? Я? Намекаю? Да я тебе открытым текстом говорю – нельзя столько есть, а то растолстеешь, и придется покупать новую одежду. Где мы столько денег найдем?»
«Мы?»
«Ну, хорошо, — ты!»
«Зачем денег?»

«Ты что, тупая? Я говорю, жрешь, как корова с четырехкамерным желудком, растолстеешь по-свински и в свои штаны сорокового размера не влезешь. Лучше бы пробежалась лишний раз, чем за обе щеки наворачивать.»
«Но я же не ела с утра!» — я робко пытаюсь защищаться, но получается с трудом. Она наседает на меня еще сильнее.
«И что?? Это разве оправдание? Да ты съела больше своего двухдневного рациона за этот вечер? Как ты собираешься тратить все эти калории??»
«Ну и что тут такого? Я же спортом занимаюсь, бегаю, отжимаюсь, пресс качаю! Да это все уйдет за одну мою тренировку»
«Как бы не так! Держи карман шире! За одну тренировку ты даже половины этого не потратишь, а завтра вечером еще столько же съешь, а послезавтра – еще. И все твои тренировки не помогут. Да потом еще и тренироваться расхочется, вот увидишь. Все, потеряла я тебя, станешь скоро толстой безобразной свиньей»
Я сижу ошеломленная. Радостное настроение улетучилось. Она сидит недовольная на соседнем кресле и раздраженно покачивает головой. Весь ее вид подтверждает то, что со мной случится самое непоправимое.
«Эй!» — я зову Ее, но она даже не смотрит в мою сторону. – «Эй, и что же мне теперь делать?»
Она презрительно фыркает, поворачивается и говорит:
«А я откуда знаю? Ты же макароны с сыром наворачивала, а не я! Вкусно ей, видите ли, ощущения детства! А мне каково потом переживать, что тебя разнесет во все стороны от этих макарон?»
«Ну ладно, не злись, я больше не буду»
«Буду, не буду – теперь уже ничего не поделаешь… хотя…»
«Что — хотя?»

«Да есть одна мысль, но ты ведь все равно даже слушать не станешь. Ты же у нас королевна, куда тебе»
«Говори, что за мысль, может и выслушаю»
«А чего мне говорить? Ты и сама все знаешь, и подружка твоя вон тебе утром все в подробностях рассказывала»
«Ты что, с ума сошла?? Чтобы я так над своим телом издевалась? Да я что, на психа похожа?!!»
«Нет, ты похожа на круглую дуру! Которая станет скоро круглой в прямом смысле» — Она обиделась.
Я боюсь, что она говорит правду. Но я не могу позволить себе стать толстой, просто не могу. Моя жизнь мне итак не подвластна. Я пока не могу и не умею ее контролировать, слишком многое зависит не от меня: я полностью завишу от других людей в материальном, эмоциональном, дисциплинарном планах. Единственное, что я могу и имею право контролировать самостоятельно – это мой вес. Я могу отказываться есть что-то определенное, сидеть на диетах, неограниченно заниматься спортом, и даже могу похудеть сильно и отличаться от всех остальных – чтобы хоть кто-то из людей, от которых я завишу, обратил на меня внимание, заметил, подумал обо мне.
Я поднимаюсь из кресла и недоуменно направляюсь в туалет. Как там я это делала тогда? Два пальца в рот, две минуты боли и стыда, а потом очищение и чувство свободы?
Да, больно, стыдно, страшно… Но где свобода, где легкость? Лишь сердце колотится, и руки не слушаются. В голове пусто, как в этой огромной квартире. Она тоже ушла. Я не знаю, чем заняться. Мне неуютно наедине со своим одиночеством, но мне некуда выйти из квартир.

​

*     *     *

 

«Попробуй для начала «позу дерева». Это одна из основных асан, она приводит в порядок чувства и эмоции, заставляет энергию правильно циркулировать по телу», — писала Маша в очередном своем письме, - «Можно посмотреть, как это должно выглядеть на картинке, но, в принципе, в выполнении этой позы нет ничего сложного. Следует встать прямо, ноги на ширине плеч, спина прямая, но при этом плечи и живот расслаблен. Согнуть одну ногу и упереть ее во внутреннюю часть бедра. Руки вытянуть вверх и соединить ладони над головой – получится крона дерева. Стоять так попеременно на каждой ноге в течение всего пяти-десяти минут. Пока хватит и этой позы»

Легко сказать – всего пять-десять минут! Я основательно подготовилась, оделась, как полагается для занятий йогой – босиком, волосы убраны, одежда теплая и просторная – встала в позу дерева… и поняла, что простоять дольше «раз-два-три-четыре-пять» просто не в силах. Мое дерево постоянно кренилось в разные стороны, я теряла равновесие, норовила упасть нос в пол – и жутко раздражалась.
«Невозможно стоят ровно на одной ноге дольше трех секунд»
«Конечно, невозможно. Полностью с тобой согласна», — Она стояла в проходе, в ярко-розовом кимоно, опираясь плечом о дверной проем. – «Как можно держать равновесие в таком состоянии? Особенно при твоей нервной распущенности. Ты посмотри, на кого ты стала похожа? Тебя трясет при любом упоминании об отдыхе, ты разучилась получать удовольствие от расслабления, от общения со своим телом. Разучилась слушать и слышать, дышать, петь, мечтать. Да какая уж тут йога?»
«И что?? Это разве оправдание? Да ты съела больше своего двухдневного рациона за этот вечер? Как ты собираешься тратить все эти калории??»
«Ну и что тут такого? Я же спортом занимаюсь, бегаю, отжимаюсь, пресс качаю! Да это все уйдет за одну мою тренировку»
«Как бы не так! Держи карман шире! За одну тренировку ты даже половины этого не потратишь, а завтра вечером еще столько же съешь, а послезавтра – еще. И все твои тренировки не помогут. Да потом еще и тренироваться расхочется, вот увидишь. Все, потеряла я тебя, станешь скоро толстой безобразной свиньей»
Я сижу ошеломленная. Радостное настроение улетучилось. Она сидит недовольная на соседнем кресле и раздраженно покачивает головой. Весь ее вид подтверждает то, что со мной случится самое непоправимое.

«Эй!» — я зову Ее, но она даже не смотрит в мою сторону. – «Эй, и что же мне теперь делать?»
Она презрительно фыркает, поворачивается и говорит:
«А я откуда знаю? Ты же макароны с сыром наворачивала, а не я! Вкусно ей, видите ли, ощущения детства! А мне каково потом переживать, что тебя разнесет во все стороны от этих макарон?»
«Ну ладно, не злись, я больше не буду»
«Буду, не буду – теперь уже ничего не поделаешь… хотя…»
«Что — хотя?»
«Да есть одна мысль, но ты ведь все равно даже слушать не станешь. Ты же у нас королевна, куда тебе»
«Говори, что за мысль, может и выслушаю»
«А чего мне говорить? Ты и сама все знаешь, и подружка твоя вон тебе утром все в подробностях рассказывала»
«Ты что, с ума сошла?? Чтобы я так над своим телом издевалась? Да я что, на психа похожа?!!»
«Нет, ты похожа на круглую дуру! Которая станет скоро круглой в прямом смысле» - Она обиделась.
Я боюсь, что она говорит правду. Но я не могу позволить себе стать толстой, просто не могу. Моя жизнь мне итак не подвластна. Я пока не могу и не умею ее контролировать, слишком многое зависит не от меня: я полностью завишу от других людей в материальном, эмоциональном, дисциплинарном планах. Единственное, что я могу и имею право контролировать самостоятельно – это мой вес. Я могу отказываться есть что-то определенное, сидеть на диетах, неограниченно заниматься спортом, и даже могу похудеть сильно и отличаться от всех остальных – чтобы хоть кто-то из людей, от которых я завишу, обратил на меня внимание, заметил, подумал обо мне.

Я поднимаюсь из кресла и недоуменно направляюсь в туалет. Как там я это делала тогда? Два пальца в рот, две минуты боли и стыда, а потом очищение и чувство свободы?
Да, больно, стыдно, страшно… Но где свобода, где легкость? Лишь сердце колотится, и руки не слушаются. В голове пусто, как в этой огромной квартире. Она тоже ушла. Я не знаю, чем заняться. Мне неуютно наедине со своим одиночеством, но мне некуда выйти из квартиры.

​

*     *     *

 

«Ну, уж нет. Раз я решила попробовать йогу, то я научусь делать правильно эти асаны. Нельзя бросать что-то на половине пути. Ты же меня знаешь: я долго созреваю на какое-либо решение, обдумываю стратегию и всевозможные пути и препятствия, накапливаю силы. Но когда я ступаю на эту дорогу – то я не остановлюсь, пока не дойду до конца!» — я воинственно оглянулась, чтобы взглянуть на Нее. Она спокойно вертела в руках какую-то соломинку, одновременно разглядывая рисунок на своем кимоно, и подняла глаза, когда я прекратила говорить.
«И что тогда?»
«Тогда – когда?»
«Когда дойдешь до конца. Что – случится тогда?»

«Тогда – либо я выйду победителем, либо решу, что этот путь был не для меня.»
«По-моему достаточно глупая ситуация: полностью пройти весь путь, чтобы выяснить и решить, что этот путь был не для тебя.»
«Но по-другому нельзя. Я предварительно все тщательно взвешиваю и обдумываю, и если уже я решила, что мне стоит это попробовать, то иной проверки, кроме собственных действий, не остается.»
«Да, но тогда чего жаловаться и плакать, если ты сама выбираешь себе дорогу?»
«А я не жалуюсь! И если плачу, то не от жалости, а от досады. Это разные вещи.»
«Конечно», — она надувала пузырь из розовой жевательной резинки. И откуда она только достает эту дрянь? Меня ужасно раздражают все эти звуки пережевывания и причмокивания, она это знает и делает назло. – «Конечно, ты плачешь от досады, и совсем не ищешь жалости. Но зачем терять драгоценное время на досаду?»
«Да, ты права, поэтому не мешай мне, пожалуйста, я буду делать «позу дерева», пока не научусь» - на удивление Она ушла.
Я взяла в кухне таймер для приготовления еды и поставила его на десять минут. «Вот таким армейским способом я разбужу свои внутренние часы и чувство равновесия». Я стала стоять на одной ноге пять минут и на другой – пять, изо всех сил держа равновесие.    Эти десять минут показались мне самыми сложными из всех, что я когда-либо посвятила упражнениям. Но, удивительно, все мои мысли были так или иначе сосредоточены на том, чтобы не упасть, и все мое существо так стремилось к этому, что словно очистилось.

Энергия действительно начала циркулировать в одном, правильном, направлении, прочищая, пробивая себе дорогу во всех закупоренных застаревшими, темными, склизкими мыслями, местах. После любой нагрузки завершающей нужно было выполнять Шавасану.
Она показалась мне менее дискомфортной, но и, как следствие, более бесполезной: просто лечь на твердую поверхность, ноги и руки врозь. Я мысленно говорила: «Энергия начинает циркулировать со ступней по щиколоткам, голеням, бедрам к животу, затем с кистей по предплечьям, плечам, груди – тоже к животу. Голова расслабленная и прохладно-теплая. Сначала энергия тяжести и тепла, словно кто-то засыпает тебя теплым песком на пляже, каждая клетка тела расслабляется и наполняется солнечной энергией. Затем теплое море подбирается к ногам и, постепенно двигаясь вверх, смывает всю накопившуюся и испарившуюся грязь обратно, в море энергий Вселенной. Живот расслабленный и теплый. Дышу ровно, глубоко и размеренно. Боже, как хорошо светит солнце, оно прогревает меня всю насквозь, выгоняет из меня все злые мысли, все болезни. Мне так хорошо лежать на этом пустынном теплом пляже и слышать отдаленные голоса людей. Здесь безопасно и тихо, никто не собирается беспокоить меня. Все волнение и тревога ушли, и тело стало легким и невесомым, оно купается в морских волнах, вверх-вниз, вверх-вниз. А теперь пора возвращаться. Считаю с десяти до одного и сгибаю левую ногу в колене. Потом считаю с пяти до одного и поворачиваюсь на правый бок вместе с согнутой левой ногой. На счет три сгибаю также правую ногу, переворачиваюсь на живот и лежу так какое-то время: руки вытянуты вверх, головой упираюсь в пол, живот расслаблен. И потихоньку сажусь».

​

Шавасана стала получаться у меня через месяц после ежедневного выполнения. Сперва, даже на десятой минуте, я не чувствовала настоящего расслабления. Все тело протестовало, в голову лезли разные беспокойные недодуманные мысли, вертелась вереница невыполненных и запланированных дел, обрывки недосказанных фраз, запертые внутрь эмоции – все превращало Шавасану в пытку.
Через какое-то время беспокойство и тревога начали уходить, тепло солнца, запах песка и шум моря становились все ярче и реальнее, а расслабление – интенсивнее.
Поза дерева тоже начала получаться. Я могла спокойно стоять на одной ноге и созерцать что-то отдаленное, полностью концентрируясь на этой картинке, а также на том, как энергия моего духа равномерно циркулирует по всему телу, успокаивая и насыщая теплом и силой. Я начала ловить себя на том, что стремлюсь к выполнению этих упражнений, что впадаю в своего рода зависимость от них.
Артур также начал замечать мою всевозрастающую привязанность к новой системе упражнений.
– Тебе не кажется, что ты становишься зависимой от йоги? – Как-то спросил он меня, пока мы ехали в машине.
– Артур, ну что ты говоришь? Как можно стать зависимой от йоги?
– Легко. Зависимой можно стать от чего угодно: от алкоголя, от сигарет, от наркотиков, от другого человека, от таблеток, от упражнений. Человек должен быть свободен от зависимостей, чтобы жить, а не служить им.
Я задумалась.

Настоящей причиной любой зависимости служит отсутствие истинной свободы. Ни денег, ни власти, а именно внутренней свободы. Вряд ли Принцесса Диана нуждалась в деньгах, однако она была лишена свободы: в силу внешних обстоятельств, она постоянно должна была жить так, как прописывают своды многочисленных правил, чувствовать то, что предполагалось, контролировать свои слова, жесты, действия. Но она была не такая! Она хотела быть свободной, счастливой, настоящей. И эта Она выразилась в булимии.

– Мила, ты меня слушаешь?? – Голос Артура вернул меня на пассажирское переднее сиденье автомобиля. – Я тебе уже третий раз задаю этот вопрос, а ты молчишь.
– Да, дорогой, какой вопрос? Повтори, пожалуйста.
– Ты не боишься стать зависимой от йоги?
– Нет, не боюсь. Среди многочисленного выбора зависимости эта будет не только безобидной, но и полезной. 
– Да? Ну, может, ты и права.

​

*     *     *

 

Моя жизнь катится под откос с тех пор, как у меня случился тот первый осознанный приступ. Уже несколько месяцев я, словно наркоманка, не могу без этого жить. Мир в голове разделился на множество мелких кусочков, которые я не способна соединить воедино. Желудок постоянно ноет, я не могу переваривать пищу.

Я разучилась смеяться и плакать, я не могу вспомнить детство. Я плохо сплю, практически всю ночь провожу на подоконнике, размышляя и наблюдая за звездами.
Мне больно, плохо и одиноко. Я много читаю и пишу, лишь это спасает меня от суицида.

​

Я иду по улице, залитой ярким солнечным светом, чувствую легкий ветерок, слышу чирикающих птичек – и впервые в своей жизни не способна радоваться весне. Так хочется плакать, но я не могу, глаза сухие и слезы словно застряли где-то там, в голове.
По выходным я работаю консультантом в сувенирном магазине для иностранных туристов. Когда я занята, то в течение дня практически ничего не ем, но по дороге домой покупаю дешевой еды, чтобы уничтожить ее в течение долгого вечера: макароны, печенье, хлеб, масло, молоко, крупа. Я знаю, что все равно уже не в состоянии нормально переваривать пищу, и осознанно подготавливаюсь к очередному приступу.
Самые ужасные дни – когда я по каким-либо причинам вынуждена сидеть дома. Я постоянно выхожу в магазины, все время разные, чтобы избежать встреч с уже знакомыми продавцами.
Удивительно, мое здоровье настолько подорвано, что я могу сутками вообще ничего не есть, но при этом в те периоды, когда я решаю покончить с булимией, еда становится для меня единственным смыслом жизни. Мне скучно и пусто без нее, без процесса поглощения, овладевания едой — этим кусочком внешнего мира и реальности, к которым я пока еще принадлежу.
Меня постоянно преследуют мысли о людях, покончивших с собой. Сдаться без борьбы, уйти, забыться – нет, мне кажется это слишком легким, чтобы быть правдой. Если я буду способна покончить с собой, то сколько же всего остального я могу посметь сделать перед смертью? Ограбить банк, признаться в любви, завести знакомства с интересными для меня людьми? Как много всего можно сделать в будущем, но, Господи, как же мне плохо сейчас…

​

*     *     *

 

После двух месяцев ежедневных занятий йогой и введения новых асан Она стала разговаривать со мной все больше и больше. Мне доставляло это удовольствие, так как раньше Она лишь саркастически издевалась надо мной и давила на меня. Теперь разговоры позволяли мне выждать паузу, а порой и вовсе избежать приступов.

С некоторых пор мы стали часто сидеть с Ней на подоконнике и спорить друг с другом.
– Но, Боже мой, чем же ты хуже других? Из-за меня? Ты действительно так считаешь? — Она сокрушенно качала головой и печально смотрела на меня своими темно-зелеными глазами. В такие минуты мне даже становилось Ее жалко. Я ничего не отвечала. Она встала, подошла к окну и повела рукой, словно указывая мне на толпу людей, стоящую внизу:
–  Посмотри! Ты только посмотри на этих «других»!  Посмотри на этих жалких, несчастных, уродливых созданий. Посмотри на их жизнь, мечты, стремления, помыслы. Ты думаешь, у них нет недостатков, нет пагубных зависимостей, их мысли чисты и благородны? Наивно полагаешь, что Я – это самое отвратительное, с чем может столкнуться человек? О, бедная моя девочка, как же ты ошибаешься! Во мне нет ничего отвратительного, я всего лишь иллюзия, нервное истощение, душевное кровотечение. Я сама жизнь. Я искренняя, верная, благодарная. Посмотри на этого мужчину, так гордо идущего к своему отличному автомобилю. Да, машина действительно хороша, но что общего между ним и ей? Что хочет он прикрыть под крышей этой сверкающего механизма? Может быть, то, что он, как последний червяк, готов унижаться ради прибавки к жалованью? Что он переспал с девицей, заразившей его гепатитом? Что он не моет руки после туалета и спит, засунув руку в трусы? Что в его мечтах он жалеет, что родился не женщиной? Что единственное его удовольствие – это выпить два литра пива, заев их чипсами, и, отрыгивая и издавая звуки из заднего прохода, смотреть порнофильмы? И такого человека ты назовешь чистым и благородным?

Я не возражала, лишь с интересом разглядывала севшего в автомобиль мужчину, маленького роста, с начинающейся лысиной, небольшим животиком и, по всей видимости, бегающим взглядом, учитывая, как нервно он огляделся по сторонам.
Она продолжала:
– Но, конечно же, не все мужчины такие. Есть и как этот, — Она ткнула пальцем на другой автомобиль, спортивный, из которого только что выпорхнул красиво одетый мужчина, разговаривающий по мобильному телефону. – О, этот типчик мой любимый. Его зависимость – агрессия. Знаешь, какая у него любимая игрушка? Довести женщину до истерики, а потом врезать ей, избить ее до внутренних подтеков, но без следов. Он холостяк, и женщины льнут к нему еще больше, принимая жестокость за силу. Недавно он завел себе бойцовскую собаку, и по выходным возит ее на бойцовские схватки. Он начинает заводиться и дрожать от возбуждения, когда видит свару разгоряченных кусающих друг друга псов, он чует запах крови, и это сводит его с ума. В его мечтах он так же разгрызает эту сучку из офиса, которая позволила себе указывать ему, что делать. Он хочет избить ее до крови, фонтанов крови, месива на лице и теле. Но это лишь мечты, правда? И он убегает от своих фантазий в автомобильной гонке, он хамит тем, кто ниже и слабее его, он считает себя Богом. Но ночью он снова видит во сне себя подростком, на темной лестничной площадке, и чувствует кулаки других мальчишек, и кровь из носа… и эту ярость, злобу, ненависть. Ему страшно, и он идет на кухню, и курит, курит, сигарету за сигаретой. Пьет виски, запивает водкой. И в гневе бьет рукой об стену. Я, по сравнению с ним, ребенок.
Она набрала воздух, встала. И снова села, продолжив:

– А эти женщины, что едут на маршрутке? Да все они лишь существуют, а не живут. Ты посмотри на них, у них мечты изображены на лбу: чтобы муж не пил, свекровь исчезла,  сын учился,  а дочь не гуляла беспрестанно. И все едят, безбожно пожирают. Они не чувствуют себя, не знают, и зеркало для них их первый враг. Оно им служит лишь для того, чтобы подкрасить то, что мы с тобой зовем лицом. А проститутки? Наркоманы? Пьяницы? Убийцы и маньяки? Политики? Врачи? Насильники и извращенцы? Ведь список длинный.
– Но есть же в этом городе нормальные люди, - я попыталась возразить, но Она тут же злобно ответила:
– В этом городе? Да в этом городе вообще не осталось нормальных в твоем понимании людей! И те немногие, кто еще нормален, для остальных – выжившие из ума. Неужели ты не замечаешь этого? Вся эта масса дышащих, потребляющих и изрыгающих из себя людей имеет сознание младенцев, которые постоянно нуждаются в материнской груди. Весь мир они видят сквозь призму сосания соски: чтобы познать что-то или, напротив, выразить себя — им нужно потребить. Посмотри на них, вечно жующих, толпящихся возле еды! Им грустно – они едят, им страшно – едят, одиноко – едят, радостно – едят, просто скучно – едят. Как материнское молоко для младенца, еда – это все для них. Все эти люди одержимы пищевой зависимостью, небольшая часть из них смеет признаться себе в этом, и лишь крохотная часть из части признавшихся смеет бороться.
– Какие страшные вещи ты говоришь, — я глубоко вздохнула. – Страшные и странные. Я не могу поверить, не могу даже представить себе, что львиная доля окружающих меня людей больная булимией. Я начинаю чувствовать себя, словно в Царстве Мертвых. Мне не по себе.

– Если тебя это успокоит, то есть еще небольшая часть людей, которые больны анорексией, подружкой булимии. Хотя все это по сути одно и то же. Лишь переходящие друг в друга состояния.
– А как же нормальные люди? Где они?
– Что ты понимаешь под нормальными людьми? Что это есть такое? — Она серьезно глядела мне прямо в глаза. – Ответь мне: что такое нормальный человек? Тот, кто не болен булимией?
– Ну да, и это тоже.
– Хорошо. У героинового наркомана, вероятно, нет булимии. Ты сочтешь его нормальным.
– Нет, но он же наркоман. Я имею в виду кого-то без вредных привычек, без зависимости.
– А, ну тогда, вот тебе пример: некурящий, непьющий, не употребляющий наркотики убийца - без булимии. Нормальный?
– Ты с ума сошла!
– Тогда кто? Монах? Спортсмен? Но их уже считают ненормальными. А кто нормальный? Кто? — Она не кричала, но Ее голос становился все резче.
– Я не знаю, — голова моя шла кругом. – Кто-то спокойный, уравновешенный, знающий смысл жизни.
– На кладбище полно таких «нормальных», — Она рассмеялась.
– О, Боже. Ну, хорошо. Что ты хочешь сказать? Что булимия – это нормально? Что полностью терять контроль над собой – нормально? Что есть и вырывать после еды – это нормально? Что люди, которые этого не делают, все равно ненормальные?
– Нет, я хочу сказать, что даже если ты перестанешь вырывать после еды, то просто станешь толстой ненормальной, — Она привстала с подоконника и кивнула на идущих с остановки людей. – Как и многие другие, собственно. До тех пор, пока не разберешься, кто ты есть на самом деле. Люди слишком много едят.

Она встала и ушла, а я осталась сидеть на подоконнике и долго разглядывала проходящих на улице людей.

​

*     *     *

 

Все перемешалось в голове, грани реальности стали слишком расплывчатыми, чтобы в ней жить. Я живу только в книгах – в реальности я умираю. Каждое утро, просыпаясь, я проклинаю этот новый день и молю Бога о том, чтобы поскорее наступила ночь, а когда наступает ночь – я не могу заснуть.

Какая-то часть меня умерла, а какая-то – проснулась. Вся моя жизнь - черно-белый фильм, шахматная доска; в ней нет больше оттенков или тональностей, нет непредсказуемости и игры, есть только резкие переходы из одного состояния в другое и структурная сетка мира. Мой мозг безжалостно расчленяет все образы, которые видит, на функциональные составляющие, и это начинает пугать меня.
Я жадно разглядываю людей, порой бесцеремонно, словно рыбок в аквариуме. Они мне кажутся такими странными и далекими. Я наблюдаю за ними, спешащими на работу пешком или на машинах, отдыхающими, едящими, разговаривающими друг с другом — и словно все их существо у меня на ладони — их страхи, страдания, радости и желания.
У них нет мечты, в их душах нет света. Чем они живут, судорожно цепляясь своими слабыми ручонками за реальность? Все сводится к ублажению своего тела, внутренностей, инстинктов. Пробраться вверх, расталкивая локтями, чтобы глотнуть больше комфорта, больше иллюзии власти и мнимой жизни? Этим они все живут? И я буду жить так же?
Я люблю комфорт, но не хочу всю жизнь гнаться за комфортом и не преследую цель забыться в этой вечной гонке. Комфортный быт взамен комфорта души – нет, подобная сделка фальшива с самого начала. Работать, чтобы купить вкусную еду и съесть ее потом в комфортном жилище в комфортной одежде, а позже комфортно сходить в комфортный туалет? Неужели ради этого стоит жить??

Неужели в пятьдесят лет люди, как в тридцать, считают, что смысл жизни – это работа, карьера, семья и дом? Я представляю себя старой – вот я трудилась всю жизнь и достигла высот, с которых смотрю на сотворенное собою. И у меня все есть, и больше ничего уже не нужно: я все успела – заработать, родить, обзавестись супругом, другом и подругой. Здоровье – что-то есть, комфорт – полно, успеха – море. А дальше что? Стоять еще лет двадцать на вершине и наблюдать, как все уходит вниз? За эти годы в поисках комфорта я не успела найти себя – и тут меня накроет волной отчаянья и боли. Вот этого исхода я боюсь.
Но все-таки — что тебе нужно, маленький мучитель в моей небольшой черепной коробке? Я не хочу думать о смысле жизни! Мне девятнадцать лет, и я хочу жить и наслаждаться своей молодостью…

​

Не понимаю, что со мной. Мне кажется, что в моем мозгу просто что-то сломалось. Какой-то вирус попал в программу восприятия окружающего мира, и триллионы кадров разлетелись в разные стороны на мельчайшие круглые молекулы. И время – с ним тоже что-то произошло. Я живу в замедленном кадре, успевая продумать каждое движение, каждое слово. Вишу в воздухе перед прыжком и вижу, что случится через секунду.

Я забыла свое детство – яркий красочный мир, пронизанный солнечным светом, свежим дуновением ветра, шелестом берез, запахом лесных ягод, теплым молоком и нежными объятьями. Меня бесцеремонно вытолкнули из этого сказочного радостного мира, всунув несколько фотоальбомов напоследок и грубо захлопнув дверь перед носом.
Я плачу, я сижу на пороге, пинаюсь и скребусь ногтями: «Пустите. Возьмите меня обратно. Я не готова. Мне плохо. Я не справлюсь». Я смотрю в замочную скважину – и вижу яркую бабочку сидящую на цветке, слышу отголоски кукушки и носом чую запах сосны.
Пытаюсь выдавить слезу, чтобы разжалобить кого-то, но бесполезно – глаза со мной не дружат, они отдельно от меня. Сквозь дверь я слышу чей-то смех – мой смех. А я? Я разучилась смеяться. Там весело и интересно, там каждый миг – внезапен. А здесь, что здесь? Я оборачиваюсь: тяжелый затхлый воздух, сухие черствые деревья, шипы шиповника, овраги, и небо с черной позолотой – всё воплощенье скуки и тоски.
«Пустите, я умру».
В ответ мне чей-то голос кидает:
«Ты не умрешь. Ты будешь жить».
«Я буду жить? Всю жизнь вот так?»
«Зависит от тебя. Ты будешь жить, как ты сама захочешь. Решать тебе. Сюда ты не вернешься, иди»
«Куда же мне идти?»

«Куда глаза глядят. Иди вперед, на ощупь, инстинктивно. Поверь себе»
И снова, утирая слез, которых нет, я поднимаюсь и иду обратно – в свой черный, грустный страшный мир, в котором я одна.
Одиночество – мой воздух и моя тюрьма. Мне страшно честно посмотреть себе в глаза, но я гляжу – и ужасаюсь. Кто я? Чем я живу?

​

И чтобы как-то зацепиться за этот мир, я ем. Я постоянно ем. Но мое тело не в силах все принять. Я ем  — и все обратно, и снова ем – и снова – там. По шесть-семь раз за день. Я не могу не есть, так как без еды я сойду с ума. Но я не могу позволить моему телу оставить ни кусочка внутри, оно отвергает, оно хочет избавиться от пищи с корнем, с желудком и всеми внутренностями.
Все мое существо делится надвое: одна часть живет пряничными съедобными фантазиями, а другая – пустым бездонным серым миром, в котором нет места ничему живому, сытному и наполняющему.
Мне постоянно холодно и страшно. Я боюсь однажды умереть в этих одиноких стенах огромной красивой, но бездушной квартиры от постоянных срывов, сердечного приступа или гипогликемического криза. Чтобы чувствовать себя хоть как-то в безопасности и в компании с кем-то, я расклеиваю, друг за другом, вырезанные из глянцевых журналов плакаты с изображением красивых мужчин и женщин. Пусть этот мир станет когда-то моим, я стану его частью – самой счастливой озаренной частью, и буду жить в нем, словно в том сказочном мире, откуда меня выгнали пару лет назад.

​

*     *     *

 

Я проснулась ночью и попыталась воспроизвести в деталях свой странный сон: я находилась внутри себя самой и усилиями рук и ног пыталась расширить окружающие меня стены. Цилиндровая оболочка этой темноты становилась шире и шире, и я почувствовала дуновение свежего ветра и попыталась вдохнуть его полной грудью. Но движение легких причинило мне дикую боль, от которой я проснулась. Что-то происходило во мне, но я еще не была полностью готова к переменам.

Все дни проходили в постоянном наблюдении за своим разумом в попытках понять и найти Ее место жительства. Откуда Она появилась, что Она есть на самом деле?
Каждый день начинался с внутреннего самоанализа, попытки расчленения каждого чувства, эмоции, мысли. Порой это казалось невозможным из-за накатившей тревожности, когда все мысли разбегались от меня в разные стороны и бежали на Ее голос. В такие моменты Она не вела со мной диалогов, а лишь стояла с прямой, как сосна, спиной и надменным выражением лица и, сложив руки на груди, отдавала команды:
– Встань. Соберись. Иди. Сделай все, как обычно. Сегодня я решила провести весь день с тобой.
Я пыталась разговорить Ее, свернуть с проторенной дорожки, но разговор, как правило, был коротким:
– Ты хочешь навсегда остаться один на один со своими проблемами? Хочешь, чтобы я ушла? Я это сделаю, но ты пропадешь без меня, в один прекрасный день ты сойдешь с ума.
И я сдавалась. Сдавалась сразу, безропотно, не издав ни одного звука. Просто шла на кухню и покорно отдавалась Ей в руки.

​

Но такое случалось все реже. Обычным делом стали разговоры по душам, когда Она садилась около меня и пыталась помочь мне разобраться во всех мыслях, атаковавших мою голову и являвшихся продолжением переписки с психотерапевтом.
В электронных письмах с Марией мы обсуждали тему родителей и моих с ними взаимоотношений тогда и сейчас. С помощью наводящих вопросов она заставила меня вспомнить и заново пережить ключевые моменты из моего детства, что оказалось очень болезненным.
Из множества прочитанных книг я знала, что тема родителей и детей является основной из тех, которые обсуждаются на сеансах психотерапии, и, с одной стороны, меня это разочаровало, нарушив мои ожидания на неординарное и свежее решение моих проблем, а с другой – чрезвычайно обрадовало, так как до этого мне не представилось ни одного случая, чтобы разобраться в этом раз и навсегда.
Наш электронный диалог выглядел как цепочка вопросов и ответов: продуманных, выверенных и четких, так как формат удаленного непрерывного сеанса психотерапии позволял мне крепко задумываться над каждым вопросом и тщательно покопаться в своей голове для того, чтобы ответить.
В течение бесчисленного количества ночей, проведенных на подоконнике за разглядыванием звезд, я получила уже достаточно прозрачное преставление о моей совместной жизни с родителями, семейных проблемах, ставших тем самым корешком моего невроза, о специфических особенностях психики моих отца, матери и брата, с которыми им придется жить еще долго, возможно до самого конца.

Тем не менее, отвечая на вопросы Марии, я словно сдирала слой за слоем прозрачную обертку с коробки с чем-то важным внутри. То, что казалось раньше очевидным, оказалось всего лишь чем-то поверхностным, скрывающим нечто более глубокое. То, что сначала казалось бессмысленным, приобрело вес и прочно заняло свои позиции в моем осознании реальности. Чувство вины, беспомощности, отчаяния, распустившее яркие цветы на почве детских бед, под дневным светом трансформировалось в нечто более серьезное, другой окраски и развернулось на девяносто градусов. Подавленное внутри, забытое и забитое, теперь рвалось наружу, выплескиваясь вместе со словами, ночными снами, редкими слезинками и непонятным со стороны  неуравновешенным состоянием.
Плеяда вопросов роилась в моей голове, заставляя неповоротливую память поднимать из своего хранилища давно списанные файлы и архивы воспоминаний.
Что были мой отец и моя мать для меня? Что было между ними? Что был мой брат? Что есть все они сейчас? Что есть я для них? Что я пытаюсь забыть, что гложет меня изнутри, что не дает мне жить и дышать свободно, настоящим днем?
Я начала понимать претерпевших насилие или катастрофу людей, хотя сама никогда с этим не сталкивалась. Столкнувшись с чем-то ужасным, что самосознание отказывается воспринимать, как реальность, мозг начинает убегать от такой реальности и в дальнейшем продолжает это делать до тех пор, пока не заставить его вспомнить и пережить все заново.
Сознание и подсознание словно в заговоре против души: вечный бег от самой себя, спрятанные в тайники души обиды и боль, и нежелание жить «здесь и сейчас». Я много читала об этом, но не могла примерить это состояние на себя до тех пор, пока не начала отряхивать пыль с тех самых тайных старых архивов моего детства.
Я вспомнила все: свои тайны, желания, детские грешки, безграничную веру в сверхсущее и стремление спрятаться за спинами таких умных и всезнающих взрослых. Я заново пережила состояние страха потери обоих родителей при мысли о возможном разводе, смущение перед своим будущим, разочарование из-за отношений с братом. Все постепенно воскресало в памяти, занимая свои забытые, но законные места. Однако кое-что я не хотела вспоминать, упорно избегая саму возможность подумать об этом.
Мария знала, о чем-то я не хотела задумываться серьезно, и задавала наводящие вопросы, но ответы были однобокими. У меня имелась четкая нейтральная формулировка, помогающая оградить свой внутренний мир от посягательств тех, кто в профессиональном смысле отвечал за мое здоровье и при этом должен был знать все. Эта формулировка звучала так лаконично и при этом значила так много: «У моей матери были проблемы с алкоголем».

Я научилась произносить эту фразу спокойным, хорошо поставленным и уравновешенным голосом, уверенно глядя собеседнику прямо в глаза. Это было клише, не требовавшее никаких дальнейших разъяснений и детализации.
Те, кто имел несчастье столкнуться с чем-то подобным, не нуждался, а чаще не хотел, в дополнительных сведениях, остальные счастливцы просто не понимали, о чем идет речь. В их глазах «проблемы с алкоголем» чаще всего выглядели как банальное «перепить» или «много выпить» с периодичностью чаще, чем это делают обычные люди.
Мне практически никогда не хотелось пускаться в разъяснения, рассказывать о том, каково это – быть близким человека, «имеющего проблемы с алкоголем», но иногда глупость задававших мне вопросы сторонних наблюдателей, заводила меня в тупиковое состояние раздражения.
«Да что вы знаете об этом?!», — хотелось мне кричать им в лицо. – «Жалкие взрослые дети! Что можете вы знать об этом? Вы, выросшие в атмосфере любви, ласки и заботы, в атмосфере постоянства и уверенности в завтрашнем дне? Вы, с легкой неизменной радостью возвращающиеся домой из школы, падающие в родительские объятья каждый вечер, требующие ласки и внимания? Все вы, дети из благополучных семей? Что можете вы знать о том, каково это жить с живой, но ирреальной матерью? Видеть идеал и знать, что в любой момент он может исчезнуть на три, четыре, пять, десять дней? Возвращаясь домой, произносить молитву, перед тем, как открыть дверь и мысленно услышать приговор?»
Мне хотелось рычать, царапаться и кусаться, но я молча, с надменной улыбкой обходила эту тему и уводила разговор от нее все дальше и дальше.
Мария заставила меня вспоминать: год за годом, день за днем. И однажды, пытаясь заснуть, в своих воспоминаниях я добралась до того самого момента, когда я впервые столкнулась с отчаянием.

Я вспомнила все: как я лежала в кровати, глядела в безумно белый потолок и своим девятилетним мозгом пыталась объяснить существующую вокруг меня реальность, сражаясь за свое право к счастливому бытию. По всей квартире пахло алкоголем и лекарствами, было темно и тихо, в квартире, в разных комнатах, были только я и мать, и боль сверлила меня где-то глубоко внутри, вызывая потоки слез по щекам. Стремясь к видимости уюта и безопасности, я по привычке сама подоткнула свое одеяло под подушку и свернулась калачиком к стене. Затем, словно «там» кто-то мог меня услышать, я повернулась на спину и продолжила нашептывать какие-то слова.
Что же я шептала тогда? Как ни напрягалась, я не могла вспомнить.

​

*     *     *

 

Я умираю. Я умираю каждый день с утра до вечера. Я не могу жить в этой реальности. Мне тяжело, мне больно жить без моего наркоза там, где я есть, и так, как есть.

Мир кажется враждебным и злым: нет ни одного знакомого лица, приветливой улыбки, участия и добрых слов. Все вокруг замерло в смертельной хватке за успех, за выживание. И эта гонка – вокруг все бьются за место под солнцем, сомнительное место, пронумерованное и записанное кем-то в бесконечный реестр. Коробка, в которой жить, коробка, которую водить, коробки и коробчонки, чтобы есть и спать. Кругом одни упаковки, начиная от еды и заканчивая самими людьми.
Знакомых – много, и они хотят со мной общаться. Но я не могу. Я не хочу, не знаю, что спрашивать у человека, который видит во мне лишь адрес и метраж квартиры, название моего университета и факультета, марку машины моего отца.
Я не могу понять, как этим людям самим не скучно общаться с собой и с другими? Я наблюдаю, слышу диалоги, которые ввергают меня еще в большую тоску. Бесчисленные обсуждения и сплетни, вся жизнь плетется вьюнком вокруг чьей-то другой, волшебной, яркой жизни. Они, как стадо мелких мошек, что вьются летом: и вроде безобидно, если у костра, но если без огня, то очень жутко.
Я убегаю, запираюсь в своей квартире со своими друзьями – книгами, которыми у меня заставлен уже весь шкаф снизу и до самого верха. Я скупаю своих друзей в «Лавке старой книге» за бесценок – мне кажется, что за бесценок, но люди, которые их сдают, видимо, считают, что даже то, что им за них вернули – уже богатство, ведь бессмысленно кому-то тратить деньги на покупку книги.
Я с гордостью развязываю узелок с новым десятком книг. Здесь пять из них написаны одним из последних моих фаворитов – О. де Бальзак, две – экономика, одна – искусство, две – психология. Я потираю руки в предвкушении. Вот мир, куда я убегу от всех, и буду там сидеть, пока все не уснут. Тогда я выйду, но там Она. Однако я уже готова к встрече, так как знаю, что мне ее не избежать.

Затем будет приступ, возможно, два, а, может, три. До изнеможения, чтоб умереть еще раз и еще, чтобы не жить, не думать, не страдать от одиночества, нечаянно расколотых иллюзий.
Я знаю, что все это неправильно, что нужно бороться, попытаться что-то сделать. Искать врача, идти к кому-то? Слишком стыдно, неловко, страшно, бесполезно. Искать ответа в книгах? Я пытаюсь, но в книгах многое нельзя понять с наскока – проходят годы, лишь потом нас догоняет то, о чем на самом деле писал в них автор. И все же, в них пользы больше, чем в эфемерных докторах. Спасти себя смогу лишь сама я! Хоть и очень больно, но я это сознаю.

​

*     *     *

 

Продолжая делать йогу, в какой-то момент я поняла, что мне необходимо движение вперед. Я захотела встретиться с Марией в реальности, я была к этому готова. Страх быть непонятой и отвергнутой продолжал жить в глубине меня, но уверенность в том, что я хочу встретиться, была слишком сильной, чтобы ей противостоять.

Мария регулярно приезжала в город, где я жила, для участия в практических семинарах для совершенствования своей техники. Она с радостью откликнулась на мою просьбу встретиться, дала номер своего мобильного телефона и обозначила время, когда ей можно позвонить.
Набирая номер и слушая сигнал вызова, я дрожала, как первоклассница с букетом цветов перед учительницей. Мне было страшно воплотить свой голос в реальности, и еще страшнее – услышать ту, которая была моей наставницей в течение столь продолжительного времени и уже знала обо мне больше, чем кто-либо другой.
«Как ты могла так глупо, так безнадежно и ветрено доверить свою душу кому-то, кого ты даже ни разу не слышала?», — злобно шипела мне Она. – «Как ты могла рассказать ей так просто, без обиняков про меня? Она никогда меня не примет, так и знай, и ты будешь выглядеть полной дурой в ее глазах».
«Меня не должно заботить то, как я буду выглядеть в ее глазах. Это должно было когда-то случиться. Я больше не могу носить в себе факт твоего существования. Мы с тобой стали, как супруги, которые надоели друг другу до смерти, жалуются на совместную жизнь, но при этом не могут отпустить друг друга на волю. Но я хочу, очень хочу тебя отпустить».
«Так отпусти. Ты же знаешь, что я с радостью уйду! Почему я еще здесь, с тобой, иду на эту безумную встречу с виртуальным психотерапевтом?»
«По какой-то причине я не могу окончательно избавиться от тебя».
«Не могу? Или не хочу?»

«Не знаю. Я думаю, ты сама уйдешь, когда поможешь мне окончательно решить проблемы, нерешенные вовремя».

​

Глава 2

​

 

– Алло? – голос был молодым и очень приятным. Он подействовал на меня, словно лошадиная доза валерьянки. – Да? Слушаю Вас?
– Мария, это Мила. – Я неуверенно пробовала на вкус каждое слово, пытаясь найти правильную тропинку в этом телефонном разговоре. – Мила, с которой Вы переписывались долгое время.
– Мила, я Вас сразу узнала. Вы решились встретиться со мной? Как насчет сегодня, в семь часов?
Она торопилась, поэтому мы быстро договорились о четком времени и месте встречи. Я недоуменно вздрогнула плечами – как все оказалось быстро и легко – собственно, так получается в большинстве случаев, когда подготавливаешься к чему-то серьезному, большому и ответственному, оказывавшемуся на поверку простым и нестрашным.
Целый день я держала в голове план этой встречи, представляла ее внешность, ее манеру говорить, жестикуляцию, одежду, взгляд. Я прокручивала в голове целые монологи, посвященные моему заболеванию, пытаясь облечь мысли в нужные и достойные слова, подготавливая себя к плохо скрываемому негативному восприятию.
В какой-то момент я перестала себя мучить и решила, что мне все равно, будь, что будет, но мне нужно начать рубить этот гордиев узел.
Однако я ехала на встречу с дрожью в коленках. В какой-то момент Она зашагала рядом, одетая в темно-синее пальто, красные берет, шарф и перчатки, с вызывающим макияжем, и заговорщицки зашептала:
«А может, Она не придет? Ты бы уточнила еще раз на всякий случай? Может, у нее не получится? И ей вдруг стало неинтересно встречаться с такой, как ты, и со мной? В любом случае, я буду рядом, я хочу посмотреть в ее глаза и услышать все, до единого слова».
Я только отмахивалась от Нее, настраиваясь на лучшее.

Я пыталась выполнять различные упражнения из моей копилки, то представляя себя маленьким поплавком, равномерно раскачивающимся на волнах, прыгающего вверх-вниз, вверх-вниз, не имеющим силы что-либо изменить, но получающего полное наслаждение от процесса; то мощным маяком на побережье, среди острых скал, с мощными стенами, внутренней силой и ярким светом, которого не под силу бушующему океану и непогодам.
Упражнения не сняли тревогу, но значительно уменьшили ее.
До встречи осталось десять минут, и мои нервы были на взводе. Под конец, Мария начала представляться мне неким монстром, облаченным в мантию судьи и стоящая посреди улицы с огромной, бросающейся в глаза, табличкой «Та, которая ждет девушку,  больную булимией».
Сердце билось испуганной канарейкой, кровь, казалось, уже обращалась и пульсировала, как хотела, голова отказывала соображать. Я досчитала до пяти в обратном порядке и решительно направилась к толпе людей, точно так же ожидавших своих визави.

​

– Мария?
– Мила? Здравствуйте! Ну и погодка! Ну, как вы? – ее красивые голубые глаза, острый немного вздернутый носик, четкий овал лица, спортивная одежда – все перечеркнуло разом все мои опасения.
Эта женщина понравилась мне с первого взгляда. Мы стали перекидываться короткими фразами, словно старые знакомые, и через десять минут наш диалог расцвел с небывалой для впервые встретившихся людей интенсивностью.
Мы говорили обо всем, постепенно подходя к проблеме, которая столкнула нас друг с другом в огромном виртуальном мире. Мария осторожно пробовала почву под моими ногами, и, в конце концов, начала расспрашивать про мое заболевание.
Я заметила, как Она, сидевшая до этого рядом, раскачивая ногой и наблюдая за прохожими сквозь окно, напряглась и подалась вперед. Я пыталась отвечать теми же стандартными фразами, которые использовала при переписке, все еще недоверчиво оглядывая эту молодую изящную женщину с головы до ног.
Мне показалось, что Мария говорила слишком громко, что все посетители кафе могли слышать, о чем мы говорили, и оборачивались, чтобы посмотреть на меня.
Я испуганно огляделась и притянула к себе чашку с горячим зеленым чаем.
– Боже мой, ну что ты дергаешься? – прошептала Она. – Какая разница, увидят тебя в компании со мной или нет? Эти люди зашли в твою жизнь ровно на время твоего пребывания за столиком в кафе. Больше ты их никогда не увидишь.
– Мне неприятно, что Мария так громко говорит о тебе. Я чувствую себя неловко, словно без одежды.

– Как ты мне надоела со своей скрытностью. Неужели ты не можешь быть смелой и открытой? Хватит скрывать мое существование! Хотя бы от нее. – Она ткнула пальцем в ничего не подозревающую Марию. – Она специально с тобой встретилась и, уж поверь мне, знает все твои хитрые ходы наперед. Не надо пытаться приуменьшить то, что с тобой происходит. Хватит кокетничать со своими проблемами!
– Перестань тыкать пальцем в моего психотерапевта. – Меня начали раздражать Ее неуемные жестикуляции.
– С каких это пор она стала «Твоим Психотерапевтом»?
– Ты что, ревнуешь?
– Нет!! Я не ревную! Но она никогда не будет знать о тебе больше, чем знаю я.

​

– Мила, Вы меня слушаете? – Мария разом прекратила творившееся в моей голове безумие. – Мне показалось, что Вы о чем-то задумались.
– Да, есть немного, — я смущенно улыбнулась, поправила волосы и подвинула стул ближе к столику. – Дело в том, что меня смущает, что окружающие люди могут услышать тему разговора, а мне бы не хотелось.
– А-а, Вы об этом волнуетесь! – Маша – как-то незаметно я стала называть ее уменьшительным вариантом имени – улыбнулась своей очаровывающей улыбкой и пожала плечами. – Не переживайте так. Им ничего не слышно, да и потом, в кафе никогда никого не интересуют разговоры за соседними столиками. Но, чтобы Вы не переживали, я буду говорить потише.

​

Маша была так обходительна и предупредительна, что я тут же растаяла. И Она тоже расслабилась и замолчала, позволив мне общаться со своим врачом один на один.
Из нашей беседы я узнала много интересного и нового о том, что больных булимией огромное количество, и особенно это заболевание распространено среди женщин, но случается и у мужчин; что львиная доля заболевших скрывает это не только от близких людей, но и от врачей, которые пытаются лечить только выявленные симптомы, полагая за ними совершенно другие заболевания.
Я узнала, что в сравнении с эффектом групповой терапии, самое бесполезное и вредное, что может быть, — это общаться с другими больными булимией без присутствия терапевта, просто так «за жизнь». Это стало для меня неожиданным и шокирующим открытием. Все дело в том, объяснила мне Маша, что общение с другими булимиками без присутствия третьей стороны – квалифицированного доктора – постепенно превращается в семинар по обмену опытом под названием «А как это делаешь ты?», тем самым еще больше усугубляя положение.
Она посоветовала мне прекратить всевозможную переписку с другими такими же девушками и посвятить высвободившееся время и энергию на знакомство с самой собой.
Маша покорила меня своим простым, свойским отношением к этому ужасному заболеванию. Не было никакого привычного для меня всеведущего докторского взгляда, нотаций о правильном образе жизни и нескрываемого превосходства. Напротив, я чувствовала себя центром Вселенной, героем сказки, который случайно попал в неприятности и просит доброго джинна о помощи. Аура доброты, понимания, душевности заполнили собой все пространство вокруг нас – вокруг проходили какие-то люди, проносились шумные звуки, смешанные запахи кофе, чая и сигарет – я ничего не замечала, полностью погруженная в разговор с этой женщиной.

​

Как странно – таить в себе секрет, скрывать страшную тайну, и вдруг увидеть, что он раскрыт, не произведя при этом никакого резонанса.
Последние несколько лет мне казалось, что я была не такая, как все, что моя болезнь – мой порок. Я была уверена, что при всех моих достоинствах, булимия будет проигрышем перед всем.
Жизнь внутренняя и внешняя были разделены тяжелым закулисным занавесом, не давая ни на секунду забыть, что есть что-то ненастоящее, нереальное в происходящем на сцене – моей будничной жизни, общении, деятельности. Подобное состояние причиняло нестерпимую боль: мне приходилось усилиями воли постоянно напоминать себе о том, что я тоже достойна чего-то, что я могу жить, как все, что у каждого есть свои недостатки и, возможно, тайны. Но Она давила на меня, опуская в дебри сознания, придавливая тяжелой смесью чувств вины, страха и сожаления.
Общение в форумах на тему болезни, переписка с такими же девушками, как я, не приносило облегчения. И дело было в том, что все мы были на одной ступени, в другом, параллельном от других – не больных булимией людей – мире, в который жаждали однажды вернуться.
Общение друг с другом лишь подтверждало факт неизлечимости, презрения к подобному существованию и необходимости свыкнуться и перестать бороться, но я хотела снова жить в мире красок, полноценной реальности, открытости и искренности с самой собой.

​

– Вы снова о чем-то задумались, – голос Марии вынырнул откуда-то из-под моих мыслей, щелкнув посреди пустого пространства безвременья. – Мы говорили о моих семинарах.
– Да-да, извините меня. Я слушала, просто немного отвлеклась.
– Да ничего, что Вы. Это в порядке вещей. – Она не выглядела ни рассерженной, ни утомленной. Я сконцентрировалась на нашей беседе, пытаясь не сорваться снова с орбиты разговора.
– Но мне кажется, Вы хотели мне что-то сказать? – Маша смотрела на меня так внимательно, словно прямо в сердце. В двух предложениях я рассказала ей свои последние мысли. – Вы знаете, действительно это первая проблема, с которой сталкиваются терапевты! Вы зрите прямо в корень! Все пациенты, имеющие проблемы с зависимостью, считают себя единичными случаями, а потому скрывают все до последнего момента.
– Видимо, подобные люди, — подхватила я, поспешно сглатывая чай, — считают себя чем-то уникальным, не имеющим аналогов. Они слишком увязли внутри себя, занимаясь интроспекцией и самоедством. Им кажется, что только они способны совершить нечто ужасное, то, о чем не говорят вслух. Всем остальным эти чувства и поступки чужды и непонятны. Такие люди боятся быть отвергнутыми, боятся увидеть ужас, презрение и отвращение в глазах близких и любимых людей – вот почему все это таится внутри, скрывается и осторожно несется сквозь жизнь под завесой тайны. – Я говорила и говорила, не останавливаясь, лишь прерываясь на глоток воздуха. Маша слушала меня, не отрывая от меня взгляда и сочувственно кивая. Впервые в жизни я говорила вслух о проблеме, мучившей меня долгие годы.

– И знаете – Вы правы. У каждого есть своя зависимость. Лишь по-настоящему зрелые, мудрые, полноценные, счастливые люди живут так, как им это нравится, не мучаясь ежедневным выбором поступков. И у меня, и у этих людей в кафе, и у Ваших друзей – у всех есть своя маленькая или большая тайна, о которой они вряд ли когда-то расскажут. Но это жизнь, природа всех людей одинакова. И с этим нужно считаться.
Меня удивило, что Она сидела молча почти час, не вставляя своих замечаний и лишь задумчиво качая головой и помахивая красной перчаткой. Она смотрела не на меня, а на психотерапевта, изучая движения ее губ, нос, глаза – и я могла определить по движениям Ее зрачков внутреннее одобрение всего происходящего.
«Ей это нравится», — подумала я. – «Ей нравится то, что я в течение столь долго времени говорю про Нее, а не некое абстрактное явление. Она купается в лучах нашего с Машей внимания и требует его еще больше и больше. Она так привыкла к моим убеждениям в Ее отсутствии, что мое собственное признание в Ее существовании ошеломили Ее. Может, теперь, наконец, Она уйдет?»
– И не надейся. – Она посмотрела ледяным взглядом мне в душу. От неожиданности у меня сжался желудок, и тысячи бабочек начали рваться наружу. – Я останусь с тобой, пока ты не вспомнишь.
– Вспомнишь что? – Я с отчаянием начала царапать ногтем большого пальца кожу на указательном пальце. Я всегда так делала, когда нервничала, от этого на указательном пальце уже появились незаживающие ссадины. – Что я должна вспомнить? Я ничего не хочу вспоминать. Просто уйди.
– Я не уйду, пока ты не вспомнишь. – Она повторила еще раз и замолчала.

​

Наша беседа с Машей уже подошла к концу, мы вышли из кафе на залитую вечерним светом улицу. Гул проезжающих мимо автомобилей заглушал наши голоса, и Маша стала говорить громче. Я постоянно оглядывалась, опасаясь что кто-то мог услышать тему нашего разговора, но тем не мене, чувствовала себя уже гораздо комфортнее, чем за час до этого.
Мой психотерапевт – мне нравилось смаковать эту фразу – продолжала давать мне наставления и проводить краткий экскурс в историю моего заболевания, а я тем временем благодарила небо за эту встречу, которая, я была уверена, поможет мне открыть двери в закрытый мир счастья.
– И еще, — Маша остановилась, чтобы застегнуть свою спортивную куртку. – Попробуйте все-таки рассказать об этом мужу. Вот увидите, он Вас поддержит. А если не получится, то поставьте себе рамки – допустим, год – когда Вы должны будете рассказать. Возможно, к тому времени, уже и не придется ничего рассказывать. Мне было приятно встретиться с Вами!
– Спасибо! Взаимно, — Мы попрощались и разошлись в разные стороны. Вечерний морозец щипал за щеки, но я ничего не замечала, полностью погруженная в радужные мысли о том, что, возможно, через год все мои проблемы станут лишь достоянием прошлого.

​

*     *     *

 

«Сорок три», – я смотрю на весы. Да, при моем росте метр шестьдесят шесть и постоянной тренировке мышц — это немного, даже мало. Мне все равно. Я хотела бы совсем ничего не весить, сойти на нет. Видимо, это одна из граней желания самоубийства. Убить себя, убить свое я, сделаться незаметным для мира, для окружающих – и, что парадоксально – обратить тем самым на себя внимание.

Обратить на себя внимание после своей смерти? Я часто думаю об этой бессмыслице. Страшно умирать, а еще страшнее – знать, что после твоей смерти о тебе забудут очень быстро. Даже в самые страшные минуты и часы своего существования что-то внутри меня все равно протестует против смерти.
«О, небо, забери меня к себе!» — так я молюсь в такие моменты, перекладывая тем самым ответственность за свою жизнь с себя на небо. – «Но если я умру, что будет после? Я ведь даже не увижу слез горести родных. Мне будет все равно. И если я готова пойти на смерть, чтобы уйти от жизни, то, что же может жизнь дать мне взамен – бессмертие?» На этом мои мысли прерываются, так как разум не может перейти определенную границу: размышления о бесконечности Вселенной в определенный момент начинают пугать своим безумием.
Я ухожу на свою временную летнюю работу голодной. Желудок все равно давно перестал понимать, голодна ли хозяйка. Чувство голода я могу определить лишь по критическому отсутствию глюкозы в крови: когда сильно кружится голова, и каждой клеточкой тела ощущаешь непреодолимую усталость.
В течение дня я ничего не ем и, возвращаясь домой, устраиваю себе обильный ужин, который не переваренный летит в унитаз. Мне плохо, дрожит все тело, мигрень яркими пульсирующими искрами начинает пробиваться через левую теменную кость, безумно хочется чего-то сладкого – я погибаю, но каждый день напоминает другой, ничего не меняя в своем расписании.
На лице остались одни глаза, которыми я наблюдаю за окружающими, пытаясь определить, чем те живут. С некоторых пор меня повсюду сопровождает Она, спасая от одиночества. Она все время со мной спорит, пытается доказать, что я не могу без Нее жить. И хуже всего, что это действительно так.

​

Я ем, почти не пережевывая, булку с маслом, запиваю сладким чаем из огромной зеленой чашки. Перелистываю страницу книги, почти не понимая, о чем там написано. Это особая книга: ее я читаю только во время приступов - так я называю моменты, когда я ем, заранее зная, чем закончится моя трапеза.
Намазываю маслом еще один кусок хлеба, доливаю чай. Еще один – и чай. Еще. Еще, пока желудок не взмолится о пощаде. Я, как пузырь, набитый смесью чая с булкой, смесью, в которой растворяются все мои тревоги и волнения. И я вырываю с корнем себя саму из себя. Все уходит, и остаются только стены, впитавшие в себя прошедшие жизни множества предыдущих обитателей.
Через десять минут мне становится жутко холодно. Мысли начинают суетиться и путаться, а тело ломит. Я пытаюсь потянуться – и с гулким грохотом падаю на пол. Первый раз в жизни я теряю сознание. Зеленые лианы, обезьяны, безумное движение и шум.
Через какое-то время я открываю глаза и удивленно обнаруживаю, что лежу на полу. По стоявшему на полке будильнику определяю, что пролежала так пятнадцать минут. «А если бы я умерла, то лежала бы так до появления интереса со стороны соседей к неприятному запаху из квартиры?» — думаю я, и от этой мысли мне становится страшно. Я ложусь на диван и пытаюсь согреться: меня колотит, а в голове ударным молотом бьется мигрень.
– Ну что, доигралась? – Она сидит в кресле рядом, нога на ногу, и, словно доктор, изучающе смотрит на меня. – Я тебя предупреждала, что со мной нужно быть осторожнее. Ты убьешь и себя и меня, если продолжишь поедать дешевые булки в таких количествах. Я хочу обратить твое внимание, что я воспринимаю в качестве жертвы любую еду, даже полезную, ну и вкусную, конечно.

– Обойдешься. – Я злобно огрызаюсь. От неожиданного сопротивления Она удивленно поднимает брови. – Я не для того столько работаю, чтобы спускать это на тебя. Ты итак обходишься дорого моему здоровью, чтобы еще тратиться на тебя. Я все посчитала, и затрачиваю в день на еду ровно столько, сколько указано в прожиточном минимуме на день.
– Ты с ума сошла? – Она фыркает и достает откуда-то книгу о вкусной и полезной пище. – Вот, погляди, тут написано, что молодые девушки – вроде тебя – должны потреблять в день две тысячи пятьсот калорий, из них минимум пятнадцать процентов жира, тридцать процентов белка и остальное – углеводы. Обязательной основой правильного питания является наличие овощей, фруктов, кисломолочных и мясных продуктов. – Она потрясла этой книжкой у меня перед носом.
– Я все это знаю, не издевайся надо мной. Я могу лекции читать о правильном питании и здоровом образе жизни. Все процентные соотношения и калорийность продуктов, режим приема пищи, правильная физическая нагрузка – я изучила не один десяток книг, посвященных всему этому.
– Тогда почему ты ешь булку с маслом и с чаем??
– Потому что у меня нет денег, чтобы есть в таких количествах что-то другое! Мне было бы стыдно тратить столько денег на еду! И так будет, пока я не расстанусь с тобой. И потом – у булки с маслом аромат детства. По крайней мере, для меня.
– О, дорогая, бедная моя девочка, - Она пытается меня погладить, но я отдергиваю Ее руку. – Ты так страдаешь. Мне жаль. Однако ты должна понять, что я не уйду, не брошу тебя, пока ты не вспомнишь. Ты должна вспомнить.
– Я так устала это слышать «должна вспомнить». Может, ты мне скажешь, что ты имеешь в виду?

– Я не могу. Ты должна дойти до этого сама. Знаешь, чем отличается хороший учитель от плохого?
– Чем же?
– Хороший учитель лишь помогает ученику найти дорогу к правде, которая у каждого – своя. И ты когда-нибудь поймешь, что я лишь мерцанье маяка, на который ты идешь, спотыкаясь и проклиная все на свете.

​

Я лежу на диване и изучаю потолок. Солнце, не спеша, скатывается к горизонту, озаряя комнату, в которой я лежу, в золотистые оттенки осени. Я обожаю закаты, но не нахожу в себе достаточно сил, чтобы перебраться на подоконник. К тому же я опасаюсь, что любое движение повлечет меня на кухню, а еще один приступ способен убить меня сегодня. Я поворачиваюсь на живот и, зажмурив глаза, смотрю прямо на солнце сквозь ресницы. Когда солнце садится, я думаю о волшебстве, которым обладает эта вечная планета, способная оживить или убить, осветить или сжечь. Помоги мне, солнце, проснуться завтра вместе с тобой здоровым человеком.
– Ты можешь обратиться к врачу, я не возражаю. - Она все еще сидит рядом. – Только вряд ли тебе поможет врач.
– Почему это?
– Потому что вряд ли он мне понравится. Если он мне не понравится, то ты не сможешь ему доверять, а он не сможет тебе помочь.
– Замкнутый круг.
– Точно.
– И почему он должен тебе понравиться?
– Потому что на самом деле я – твой друг, и я вижу всех людей насквозь. Если врач мне не понравится, я не смогу позволить ему лечить тебя.
– Ты мой друг? – Я приподнимаю голову, чтобы посмотреть на Нее. – Друзья не заставляют людей так страдать.
– А я и не заставляю тебя страдать, ты сама это делаешь. Я лишь наблюдаю и подсказываю дорогу.
– Какую дорогу? Куда? О чем ты опять говоришь? – Я откидываю голову обратно на подушку и начинаю тихонько постанывать. Головная боль не дает о себе забыть ни на секунду.
– Ты устала.

– Да, я устала. Я постоянно думаю о том, какой бы была моя жизнь без булимии. Я представляю, как я была бы счастлива.
– Ты рассуждаешь в корне неправильно, ведь ты несчастна не оттого, что страдаешь булимией, а, наоборот, ты страдаешь булимией оттого, что ты несчастна. Ты понимаешь?
– Ты хочешь сказать, что неважно, болела бы я или нет, я чувствовала себя не менее несчастной?
– Именно. Булимия – это лишь верхушка айсберга, возвышающаяся над целой тонной проблем, которые ты потопила в себе. Они огромной ледяной глыбой теснятся в душе, и стали уже настолько тяжелыми, что одной тебе не удастся их поднять на поверхность и растопить. Но ты устала. Я пойду, а завтра начинай искать себе доктора.

​

Утро. Я сижу в интернете и пытаюсь найти врача. На запрос «лечение булимии» появляются тысячи ссылок, и среди них в основном форумы, какие-то сомнительные сайты с описанием болезни, изредка мелькающие фамилии знаменитостей – и ни одной руки помощи. Пытаюсь найти обычного психолога, который знаком с проблемой зависимости.
Лечение наркомании, алкоголизма, табакокурения – нет, это все не про меня. С большим трудом нахожу какого-то врача, выезжающего на дом, — да, это то, что мне нужно. Ехать куда-то в публичное место, открыто признаваться в таком заболевании – меня на это не хватит.
Во время встречи с доктором я выдавливаю из себя лишь вступление – «У меня булимия», после чего он недолго говорит, а затем выписывает мне таблетки от депрессии и обсессивно-компульсивного синдрома.
Она сидит рядом, недовольно морщится и качает головой. После ухода врача я слышу раздраженное:

​

– И это врач?? Да он шарлатан!
– Но это лучшее, что мне удалось найти! По крайней мере, он выписал мне таблетки, которые мне помогут.
– Тебе не помогут таблетки. Точнее, только таблетки – тебе точно не помогут. Депрессия, одиночество, навязанные внешним миром алгоритмы, нервное и физическое истощение, нехватка витаминов – да, все это есть, и прекрасно, что врач это понимает. Однако он видит в тебе лишь пациента, механизм, поддающийся логике, нисколько не принимая во внимание, что, возможно, на самом деле, логика и пациент несовместимы.
– Опять ты говоришь загадками. Давай пример?
– Пример? Ну, хорошо. Давай разберем в качестве примера ситуацию с некой дамой Н. Она, как и ты, больна булимией, но ей уже, допустим, тридцать пять. Ход мыслей врача – все признаки депрессии и нервной булимии, пятнадцать лет – в анамнезе, нехватка витаминов, гормональный сбой, все остальное хорошо – есть муж, достаток, дети, карьера. Он решает, что дело в несоответствии навязанных внешних стандартов 90-60-90 и стандартов общества потребления, где все пересекается с едой. В итоге, на фоне продолжительности борьбы желания оставаться очень стройной и желания поесть, развивается болезненное желание возместить затраченные микроэлементы и калории. В итоге – булимия, затем – невроз, затем – депрессия. И круг замкнулся!
– Логично.
– Да, и доктор так же думает — прекрасно! Он выписывает ей таблетки от депрессии с расчетом, что они помогут разорвать порочный круг. Ей станет хорошо, с учетом ее интеллекта она понимает и принимает себя, и станет правильно питаться, оставаясь в нормах худобы. И жизнь наладится, гормоны – тоже. В общем, перфекто!
– Все верно. Что здесь нелогично?

– А то, что доктор не спросил «Скажите, дама, вам тридцать два, вам секса хочется?»
– О, Боже, а это здесь при чем?
– Конечно, ни при чем. Не очень-то логично спрашивать такое, но все же если бы он спросил, то, вполне возможно, услышал бы развернутую историю о том, что в тридцать пять ей снова как пятнадцать. Ей хочется гулять и целоваться, а дома – муж, два сына, куча дел. И каждый день она, как королева, восседает в джипе и мчится туда, откуда ей хочется сбежать. Приезжает домой, снимает сапоги, идет во внутренний дворик, нюхает цветы и понимает, что больше всего на свете ей хотелось бы сейчас убежать к тому молодому парню, который постригает кусты на соседнем участке. И от этой мысли ей не по себе. Затем она идет на кухню – и глушит эту мысль едой. Ты думаешь, логично ей прописывать таблетки?
– Дура она, эта твоя пациентка.
– Конечно, дура. А кто не дура? Вот где здесь логика? При этом, заметь, ей очень нравится сама она, и свое тело. Все дело в том, что в своих проблемах лишь люди сами могут разобраться. И только ты сама себе помочь способна. А доктор – как костыль – опора в виде опыта и знаний.
– Мда, все запутанно. И что же, не стоило мне вызывать врача? А, может, все же он поможет?
– Все может быть. По крайней мере, это точно лучше, чем лежать на месте и упрекать себя и всех в своих проблемах. – Она смотрится в зеркало, расчесывает волосы, поворачивает ко мне, наклоняется и шепчет. – И все равно – пока я не уйду.

 

Глава 3

​

 

После встречи в реальности наша с Машей переписка приобрела осмысленность и целенаправленность. Я стала более откровенна, и в ответах психотерапевта мне тоже чудилась более глубокая заинтересованность в процессе моего лечения. Мне это льстило и подстегивало исследовать себя все глубже.
Асаны, выполняемые мною по утрам, становились все разнообразнее, занимая при этом большее время на выполнение, чем раньше. После йоги я словно чувствовала дыхание ангела за моей спиной, и в такие моменты Она становилась моей союзницей. Все тело расслаблялось, и кровь бежала по жилам, перекликаясь с внутренними органами возгласами о том, что счастье есть и нужно жить.
По просьбе Марии, я завела дневник, в котором старалась полностью, используя символику, описать прожитый мною день. Через какое-то время я могла с точностью определить, какие виды продуктов мне подходят, какие – не очень, и какие – провоцируют приступы. Я могла проследить свою деятельность и происходящие в течение суток события, которые косвенно влияли на мое состояние. Такие образом, в дальнейшем можно было пытаться избежать повторения. «Статистика – великое дело!» – повторяла я себе.

​

День за днем количество приступов начало уменьшаться. Иногда, правда, мне казалось, что я наблюдаю сама за собой со стороны. Словно это не я, а лишь часть меня заперта внутри этого тела, и нужно постараться освободиться от этих пугающих и давящих на сознание стен.
Я поделилась этими мыслями с Марией, и она порекомендовала мне начать занятия медитацией. «Это несложно. Вам нужно сесть по-турецки, положить руки на колени, голову наклонить немного вниз – и расслабиться. Представить, как в животе расцветает огненный цветок, тепло пробирается от живота до груди, затем до плеч, вниз по спине и через низ возвращается к животу».
Попробовав, я поняла, что это все легко и вместе с тем неимоверно сложно. Расслабиться, не думать ни о чем и чувствовать тепло – совершенно невозможно, когда голова гудит от раскаленных тревожных мыслей, незавершенных и запланированных дел, лиц, которые предстоит увидеть и слов, которые потребуется произнести. Однако я заставляла себя ежедневно проводить пятнадцать минут в попытках медитации.
Со временем что-то стало получаться, и мое тело ответило мне взаимностью: я научилась расслабляться и полностью отдаваться этим ласковым, теплым, уносящим в глубь волнам эйфории, исходящей от млеющего от неги сознания. Одновременно с этим пришло понимание того, что и почему вызывает ту или иную ответную реакцию у моего организма – словно тело в благодарность за приятные минуты медитации само раскрыло мне свои секреты.
Стало понятно, например, что гнев или злость становились причиной желудочной и головной болей, а усталость – депрессии и снижения зрения. Любые ссоры ввергали меня в апатию и отбивали аппетит, а запрятанная внутрь тоска – вызывали спазмы в мышцах и неудержимое желание сладкого. Я сделала выводы, что если мне хотелось определенного продукта – это значило, организм сигнализирует о недостатке того или иного вещества, и требовалось съесть именно этот продукт. Если мне хотелось плакать, значит, я устала и не выспалась – нужно отдохнуть или лечь спать. Все было одновременно сложно и просто для понимания. С одной стороны, голос разума вещал о силе воли и принципах, с другой – душа и тело требовали противодействия. Две разных сущности тянули одеяло на себя, и было не совсем понятно, кто из них победит.

Эффект от восточных средств лечения души начал проявляться в том, что мое сознание расслабилось вслед за телом, и постепенно та глыба льда, айсберг из потопленных проблем, поднимался все выше и понемногу оттаивал. Я начала понимать причину любого дискомфорта и цепную реакцию между болью и булимией. За пониманием пришло осознание путей решения, и впервые вслед за расслабленным созерцанием у меня также появились силы для целенаправленных действий. Я перестала обижаться на людей, так как все обиды бессмысленны в сущности своей, но при этом ведут к катастрофическим нарушениям в восприятии мира. Затаенные внутренние силы, накопленные за долгие годы долгой борьбы с самой собой и разбуженные ежедневным диалогом тела и души, стали выплескиваться в виде безумных приступов радости и веселья, не сменяющихся потом апатией, как при депрессии, а лишь рассеивающихся в течение времени и придающих всему моему существованию золотистые оттенки.

​

Прошло около месяца и однажды, во время медитации, мое сознание и тело совершили надо мной странную вещь. Я, как обычно, полностью расслабилась, пропустила теплые волны энергии сквозь себя, и вдруг ясно ощутила запахи лета и реки, увидела солнечного зайчика, скачущего под ногами, резную тень от листиков деревьев, и услышала чуть слышную смесь смеха и голосов. Я потонула в детстве. Кто-то включил свет в моей голове, и волны удивительного наслаждения накатывали все снова и снова, заполняя собой все имеющееся внутри меня пустое пространство.
Это был восторг, это была жизнь, и это был эмоциональный оргазм. Я поняла, что в голове моей где-то есть место, где хранятся абсолютно все воспоминания: веселые, грустные, хорошие и злые. И, к счастью, там же, в каких-то неведомых стеллажах был сохранен каждый день детства, куда было возможно попасть лишь по особому благоволению разума.
Ощущение детства наполнило весь тот день давно забытым свежим дыханием счастья: возможностью радоваться солнцу, ветру, дождю, возможностью чувствовать воздух, петь и слышать пенье. Я могла радостно спать, есть, гулять, плясать, прыгать, просто лежать – все приносило в тот день давно забытое удовлетворение. Как здорово – взять и просто отпустить все «взрослые» проблемы от себя на волю. Почувствовать себя внутри себя - без дискомфорта.
Я постоянно прислушивалась к своему дыханию: вдох – прохладный воздух, выдох – теплый. И постепенно входила в состояние мечтательности и свободы. Я представляла, как энергия рождается где-то в животе, растет и наполняет всю меня, затем бежит по мне по кругу, насыщая каждую клетку своим теплом и силой. Живот полностью расслаблялся.
Я отпускала все то, что копилось во мне долгие годы: недовольство собой, раздражительность, слишком высокие планки успеха, скованность, ярость, обиды, страхи. Все это растворялось в огромном море сознания. Вот что такое безграничность и бесконечность. Мои мысли – безграничны, а душа – бесконечна. Мои разум, душа и тело – вот три грани, три кита, на которых держится мое существование. И все они должны быть в мире. Если что-то не в порядке, один из них дает сигнал другому, и тогда начинает что-то происходить.
Я поняла, почему Она появилась в моей жизни. Что-то сломалось, и Она была сигналом. Мне осталось лишь понять, когда и что произошло. «Ты должна вспомнить», — вот что Она имела в виду. Я должна была вспомнить что-то, что разрушило единство троицы. Но что же это было? Я начала копать в обратном направлении, назад во временном пространстве.

​

В своих письмах Маша помогала мне наводящими вопросами. Порой ее вопросы раздражали меня или ставили в тупик, но я честно отвечала, стараясь по возможности развить тему и сделать какие-то выводы, что чаще всего мне удавалось. Иногда же вопросы словно повисали в воздухе без внятного ответа, повисали до лучших времен.
Маша продолжала тему родителей и детства. Мне начало казаться, что я рассказала уже все, что могла, и дальнейшее расследование бессмысленно. Но она не останавливалась: «что ты чувствуешь к отцу, а что — к матери? И как это было раньше? Что ты любила и не любила в детстве, а из еды? А как вы собирались вместе, а как ты училась, а помогали ли родители, и если да – кто больше? А мамин алкоголизм, а папин гнев?» И дальше, дальше, дальше.
Мне не хотелось думать о родительской семье. Мне казалось, что я уже столько времени провела в размышлениях о своих родителях и брате, что знала о них все, и вспоминать больше ничего не хотелось. «Все прошло и ушло, и нечего ворошить прошлое», — думала я, но Ее слова о том, что я должна что-то вспомнить, заставляли меня продолжать отвечать на Машины вопросы.
В результате, поток затворенных в подсознании воспоминаний хлынул и заполонил собой весь мой разум. Я думала и переживала снова все то, что происходило пять, десять, пятнадцать лет назад. Особенно болезненно было вспоминать некоторые моменты, которые я долго пыталась забыть, — и тем обиднее было снова выпустить их на свободу. Но в этот раз Она помогала мне справиться с ними, отлавливая и откидывая назад самые злые и бесполезные мысли.

​

Перед глазами проплывали нанесенные в гневе отцом обиды, унизительные слова и ругань. Интонации, фразы, жесты. Мои ощущения справедливой ярости, обиды и беспомощности. В то время полная зависимость лишала меня возможности сопротивления, но я все равно пыталась это делать, получая взамен втрое более жестокий ответ.
Я вспоминала, шаг за шагом, запрятанные в самой глубине подсознания оскорбления в мой адрес, все испорченные семейные праздники, поздние возвращения отца домой, слезы матери около окна на кухне. Я вспоминала, как всегда боялась сделать или сказать что-то не так в его присутствии, как мои друзья отказывались заходить ко мне в гости, если он был дома, потому что ему ничего не стоило распахнуть дверь в комнату со словами «Миле нужно учить уроки, идите по домам».
Отец никогда не бил и не наказывал меня, за исключением, возможно, того единственного случая с мытьем посуды. Но он делал хуже: он держал меня и Славу в постоянном напряжении от ожидания словесного удара. Я никогда не была полностью расслаблена в его присутствии, так как он не считался с моим и Славиным внутренним миром, как, полагаю, и с внутренним миром многих других людей. Ему были чуждо осознание того, что у окружающих есть чувство собственного достоинства, застенчивость или, напротив, непосредственность, собственные мысли и мнение, собственные тайны и желания, личный выбор и решения. Сколько себя помню, он никогда не считался с этим.
Вся забота о нас со Славой проходила под лозунгом «Вы слишком тупые, чтобы иметь право голоса». Мы жили по жесткой указке, «что, как и когда», а если нам и доводилось почувствовать запах свободы, то этот запах имел примесь угарного газа от страха того, что отец увидит или узнает.

Каждый человек рождается с заложенными границами и возможностями нервной системы. То, что одного закаляет и является движущей силой на пути к дальнейшему успеху, для другого становится тяжелым камнем на шее, который тянет вниз все глубже и глубже, пока не убьет.
Слава был романтиком. Он был таким с рождения – первенцем-наследником, обласканным вниманием мамы, бабушек, теток. Он с молоком матери впитал нежность и любовь в вариации бесконечности и отсутствия условностей: любят, просто потому что любят.
Отец же всю жизнь хотел получить генетическое воспроизведение себя, как опору, подтверждение собственной значимости. В родившемся сыне он видел нечто другое, чем мама и бабушки: не объект любви, а объект перспективы будущего, его самого за минусом совершенных когда-то ошибок и промахов. До определенного момента отец практически не вмешивался в Славино воспитание, а мама, словно предчувствуя отдаленную грозу, пыталась дать своему сыну как можно больше ласки, тепла и обожания – по-другому защитить его от внешнего мира она не могла.
Образ моего старшего брата в детстве навсегда запечатлелся в моем сердце: черные взъерошенные волосы, веснушки, озорные синие глаза, белые, чуть выступающие вперед зубы, ободранные коленки и рогатка в руке. Он все время придумывал для нас различные забавы, смеясь над собственными выдумками и получая от всего неимоверное наслаждение. Наверное, если бы у меня не было брата, я никогда не узнала бы, что можно читать с фонариком под одеялом, что можно вызывать фей и колдунов или клеить самолеты. Я бы никогда не лазила по песочным карьерам, чтобы посмотреть на гнезда ласточек, и не плавила олово в железной ложке у бабушки на огороде. Многими самыми радостными детскими воспоминаниями я обязана своему брату.
А потом Слава как-то неожиданно вырос, у него начал ломаться голос, и папа понял, что теперь многое, если не все, зависит от его мужского воспитания.

Все время до этого момента отец был занят тем, что пытался пробиться и устроиться в жизни. Он был волевым, целеустремленным, жестким человеком, и успешно доводил до конца все задуманное. За годы, пока мы росли, он успел из ничего сделать целое состояние, способное обеспечить нас всех до конца жизни. Будучи человеком ярким, волевым, неординарным и обладающим харизмой, отец ни секунды не сомневался, что сын унаследовал все его лучшие качества и пойдет по его стопам.
Но Слава вырос другим: его все больше тянуло к уединению, музыке, компьютерам, книгам. Он много и усердно учился, практически не выходил из дома и ни с кем не встречался. Его внутренний мир был таким огромным, что я всегда стучала перед тем, как войти к нему, чтобы не утонуть в этом водовороте мыслей, которыми, как мне казалось, было наполнено пространство в его комнате.
Конфликт «отцов и детей» не заставил себя долго ждать. Упорно и настойчиво отец гнул свою линию, навязывая брату свои мысли, выводы и решения, ориентируя и направляя его туда, где, он был уверен в этом, брату было самое место: в сфере управления другими людьми. Слава сдался без боя, и я больше никогда не видела его счастливым. Он уехал учиться в вуз, навязанный отцом, сломленный, потерянный, без целей и желаний. С этого момента начались их главные с отцом конфликты: Слава срывался и кипятился, он позволял себе повышать на отца голос в ответ на его крики, он прогуливал занятия, перестал учиться и впал в депрессию. Он стал не подобием отца, а его явным антиподом, жуткой пародией, своим поведением указывающей на все скрытые недостатки оригинала. Видимо, однажды отец это понял, ужаснулся, оставил Славу в покое – и принялся за меня.

​

Мне повезло трижды: я родилась позже Славы, я была девочкой и я была по характеру больше похожа на отца, чем на мать. Таким образом, когда отец отвлекся от Славы и обернулся в поисках меня, я уже предстала перед ним своенравным и упрямым подростком с формировавшимися вольными взглядами, стремлениями и желанием эти стремления отстаивать. Я была способна хоть как-то противостоять — это был мой основной плюс.
Я очень быстро пошла по Славиному пути: приобрела статус любимицы, получающей все блага мира взамен на право иметь собственное мнение, прочувствовала на себе все преимущества комфорта и благоденствия, прохлаждаясь в тени силы и власти отца. Но за это я должна была всегда молчать и делать то, что мне будет сказано.
До определенного момента так и было, а потом я поняла – надо бежать. Надо бежать из родительской семьи на свободу, туда, где никто не контролирует полностью мой каждый вздох, где я не должна отчитываться о каждой прожитой минуте, где за минусом комфорта я получу все остальное – и буду выбирать себе судьбу сама, без чьей-то указки.
И были конфликты, крики, скандалы, упреки. Были слова, которые будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Слова, которые, однажды вылетев, никогда не вернутся назад. И слезы. Много слез. Трясущиеся плечи, свистящий хрип из осипшего горла, обида, боль, непонимание и ярость. А после этого вынужденное, принудительное перемирие, выдавленные несколько слов в ответ и пожатие рук. «Все забыть», — твердила я себе, но те сказанные слова все равно крутились в голове, и не давали учиться, думать, спать, есть и говорить. – «Я не такая, это все не про меня. Я никогда такою не была и не буду. Я… я…это не я». И снова глаза наполнялись слезами, и слезинки скатывались против моей воли одна за другой, мелкими горошинами, прямо на плечи. Посреди урока я была готова разрыдаться – и я роняла карандаш, чтобы скрыться от любопытных взглядов одноклассников, быстро утиралась рукавом, и снова сидела с прямой спиной, гордо и непреклонно, потому что никогда не имела права раскисать…
«Когда я выберусь отсюда и стану свободной, то никогда, слышишь, никогда больше не позволю себе снова стать зависимой. Я не позволю говорить про себя дурные слова, не буду мириться против собственной воли и не дам делать меня несчастной», — обещала я себе, и только этим обещанием спасалась от горьких мыслей, тянущих вниз.

​

Она заставляла меня идти сквозь это снова, заставляла прокручивать в голове детали, вспоминая все до запахов, оттенков, интонаций. Ноющие, глубокие и резкие, как свежие, раны. Внутри, чуть ниже сердца. Сковывающие движение, дыхание и мысли. Так больно, как будто в первый раз. И хочется взять нож – и вырезать одним движеньем, зацепить крючком – и вырвать, корчась в судорогах. Как с этим справиться?
Всегда в такие моменты рядом сидела Она и гладила по голове: «Ты исключительная, уникальная, хорошая, великолепная, все это ты. Не плачь, это все тоже пройдет.  Тебе нужно вспомнить. Ты вспомнила уже кое-что, но путь еще далек».
И я продолжала вспоминать, хоть мне становилось все хуже и хуже. Срывы были ежедневно по четыре-пять раз, бывало, что я не могла прийти в себя от этих ужасных приступов, мучая себя непрерывно мыслями, бесконечно накручивающейся тревогой, чувством вины.
Огромная дыра росла во мне со скоростью злокачественной опухоли, пуская метастазы все глубже и глубже, прямо в самое сердце. Все внутри изнывало от боли, тоски и непонимания – боль была ощутима физически настолько сильно, что было невозможно абстрагироваться от нее, воспользоваться силой воли и забыть. И что еще хуже – не было никакого медицинского обезболивающего: лишь еда могла хоть на какое-то время приглушить эти ощущения, наполняя бесконечную пустоту внутри меня и вырывая затем из моего нутра смесь накопленных эмоций и переживаний.

Каждый шаг назад – в прошлое – давался с трудом, потому что приходилось преодолевать и разрушать собственные психологические преграды, построенные мною с такой тщательностью и предусмотрительностью много лет назад. И каждый такой шаг вызывал целую волну приступов, не давая вздохнуть глубоко, убивая, унижая, возвращая в реальность. Мне не было себя жалко. Я не жалела себя с тринадцати лет, когда поняла, что это бессмысленно. И теперь я тоже не жалела ни свое здоровье, ни свое время, ни нервную систему. Я ужасалась: лечение и письменная психотерапия, йога и медитация уже не помогали. Мне казалось, что с каждым днем я тону все глубже и глубже, падая в глубину темного колодца, откуда уже никогда не смогу выбраться.
Маша в письмах успокаивала меня, уверяя, что это нормальный, естественный ход лечения. Она продолжала задавать наводящие вопросы, снимая слой за слоем то, чем было запаковано мое сознание, словно распаковывая кем-то тщательно запакованный подарок. Подарком этим, видимо, должно было стать мое здоровье и знакомство с самой собой.

​

*     *     *

 

Я не знаю, когда все это закончится, и главное – чем. Каждый раз я даю себе слово взять себя в руки и решить проблему капитально, махом разрубив узел удушающих меня проблем.

«Все, с завтрашнего дня я больше не делаю это», — решаю я в очередной раз. – «Это же так просто: съесть что-то, оставить в желудке и переварить. Все остальные люди делают именно так. Все просто, нужна только сила воли».
– Конечно! Так же просто, как алкоголикам – не пить, курильщикам – не курить, героиновым наркоманам – не колоться и не нюхать. Чего уж тут проще! – Она раскачивается в кресле напротив окна, положив ноги на подоконник. Шелковый халат спадает легкими волнами на пол, открывая Ее стройные щиколотки и бедра. У Нее такие красивые, изящные руки, тонкие черты лица, что я не устаю любоваться Ее внешностью – мне иногда хочется быть Ею. Но Ее слова всегда ранят меня в самое сердце. Видимо, потому что Она говорит правду.
– Но я же не алкоголик и не наркоман! – Я искренне возмущаюсь.
– Ну и что? Названия разные, а суть одна.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что все зависимости имеют один корень. Вот скажи мне, почему ты ешь, когда тебе плохо?
– Потому что это единственный способ хоть немного заглушить боль внутри меня.
– Ну, хорошо, а зачем ты потом вырываешь всю эту еду?
– Потому что я не могу ее держать в себе. Потому что количество съеденного и количество необходимого моему организму существенно различаются, и если весь этот бессмысленный груз останется во мне, то я растолстею — а я не хочу быть толстой.
– А почему ты не хочешь быть толстой?
Она начинает меня раздражать. Я не хочу думать на эту тему, более того, я уверена, что все заданные вопросы имеют одну единственную цель – позлить меня.

– Потому что я хочу быть худой! – Я кипячусь. Она продолжает спокойно раскачиваться, затем поправляет волосы, проводит ладонью по лицу, словно закрывает сама себе глаза, и поворачивается ко мне. Она смотрит на меня пронзительно, проникает сквозь меня своим взглядом, и мне становится не по себе. В пространстве комнаты царит такая мертвая тишина, что мы обе слышим стук моего сердца и гул перегоняемой по артериям и венам крови.
Через десять секунд Она, медленно выговаривая каждое слово, снова задает вопрос:
– А почему ты хочешь быть худой?
Я в тупике, и Ее взгляд подсказывает мне, что Она это знает. Я боюсь начать думать на эту тему, чтобы услышать правду о себе, но я должна это сделать.
Почему я хочу быть худой? Чтобы чувствовать себя физически полноценной и здоровой? Я цепляюсь за эту фразу, как за рвущийся вверх воздушный шарик, и с гордостью вручаю Ей:
– Я хочу быть худой ради здоровья: так проще двигаться, давление в норме, холестерин в норме, суставы, позвонки – тело и качество жизни лучше, чем у толстых.
– Для того, чтобы все было, как ты красочно описываешь, достаточно просто соблюдать вес в границах нормы. – Она задумчиво проводит своим тонким указательным пальцем по подбородку. – А ты стремишься к максимально возможной низкой границе веса. И здоровье тут ни при чем. Тем, что твой желудок ежедневно освобождается от еды по шесть раз в день, ты губишь свое здоровье не меньше, чем толстяк, съедающий очередную порцию сладостей. Твои сердце, желудок, нервная система, поджелудочная железа – все это работает в ушестеренном темпе. И ты пытаешься убедить меня в том, что делаешь это ради своего здоровья?
– Хорошо, ты права. У меня есть еще причины.

– Какие?
– Я хочу быть красивой.
Она начинает гоготать жутким ошеломляющим смехом, опрокинувшись на спинку кресла и закрыв лицо ладонями. Халат окончательно распахивается, становится видно ее нижнее белье кроваво-красного цвета, но Она этого не замечает. Я смотрю на Нее с изумлением, ожидая комментариев.
– Красивой? – Она словно слышит мои мысли и резко останавливает свой гомерический хохот. – Ты хочешь быть красивой, и для этого ты ешь, а потом идешь в туалет, чтобы вырвать?! Знаешь, в моей голове образ красивой женщины не ассоциируется с трясущимися руками, тусклыми волосами, истерзанным желудком и нервно вздрагивающими плечами. Ты ведь видела по-настоящему красивых женщин, и у них нет ничего общего с тем, что дает тебе твоя болезнь. Я права?
Она права, и я качаю головой в знак согласия.
– Продолжим? – Она примирительно заглядывает мне в глаза и приглашает присесть к Ней на колени. – Не сердись, ты же знаешь, что это важно.
– Я знаю. – Я глубоко вздыхаю. – Я хочу быть худой, потому что я хочу чувствовать себя под контролем. Я хочу полностью управлять своим телом, командовать и распоряжаться им по собственному усмотрению. Еще я хочу привлекать внимание, выигрывать хотя бы в этом перед другими людьми. Это придает мне уверенности в себе. При этом мне не нравится, что я снимаю стресс едой, а потом избегаю последствий привычным образом. Мне кажется, что если бы я только смогла преодолеть свою болезнь, просто взять и перестать это делать, есть ровно столько, чтобы выжить, то я бы стала счастливой.

– Помнишь, ты уже делала это? Ты занималась спортом, практически ничего не ела и не хотела, весила так мало, что на улице люди думали, что ты раковая больная. Разве ты была счастлива?
– Нет…
– Дело вовсе не в том, какие очертания принимает твое тело, а в том, что творится у тебя здесь и здесь. – Она постучала по груди и по голове. – Счастье – это состояние безмятежности и уверенности в том, что жизнь правильно распорядилась, поместив тебя туда, в те условия и время, в которых ты находишься в данный момент. Счастье – это способность радоваться ежесекундно собственному существованию. Быть собой – вот это счастье. А что ты сама знаешь обо всем этом? – Она беспардонно тыкает в меня пальцем, оглядывает с головы до ног, затем встает и стряхивает вниз зацепившиеся полы халата. – Подумай над моими словами, и над тем, в чем разница между тобой и теми, кого люди называют алкоголиками и наркоманами.

​

*     *     *

​

Медитация начала творить со мной чудеса. Постепенно поднятые из тайников воспоминания были пережиты заново, после чего друг за другом спокойно ушли, освободив место спокойным связанным размышлениям о жизни и взаимоотношениях.

Я словно отстранилась и начала оценивать все свои отношения с людьми с другой точки зрения, издалека, как художник отходит от своего творения все дальше и дальше, чтобы получить целостное представление.
Общение с отцом больше не приносило мне неприятных ощущений, напротив, я начала воспринимать его по-другому: как взрослый человек воспринимает другого взрослого. Наши отношения «отец-дочь» пережили новое рождение, по крайней мере, для меня.
С некоторых пор я стала спокойнее относиться к его словам и поступкам, я постоянно наблюдала за ним и научилась объяснять его поведение. Теперь в большинстве случае я могла предугадать его реакцию на то или иное слово, на действие или бездействие. Этот факт меня обрадовал ровно настолько, насколько и расстроил – способность человека быть предугаданным является показателем ограниченности и приверженности собственным окаменелым стереотипам. Такие люди застывают в каком-то одном состоянии, и все изменения в их сознании происходят, если вообще происходят, чрезвычайно медленно.
Тем не менее, я научилась с ним общаться на его уровне, пытаясь избегать подводных камней, но, и не ограничивая себя, если мне хотелось высказаться откровенно в его присутствии.

​

Наши отношения с Артуром тоже стали видоизменяться, день за днем они становились глубже и яснее. Мы ныряли друг за другом в океан собственных мыслей и чувств, обмениваясь мыслями, и поддерживая друг друга. Его теплые ухоженные руки были всегда около, готовые подтолкнуть вверх или успокаивающе погладить, сняв раздражение. Артур рос в моих глазах вместе со мной. Огромный, любимый, теплый и родной – вот каким он был и оставался к настоящему моменту.
Каждый день начинался с созерцания его пятки, торчащей из-под одеяла, и это зрелище умиляло меня. Я научилась проживать полностью, до последней капельки, подобные счастливые секунды, сосредотачиваясь на реальности – визуальной, слуховой, чувственной – а не на внутренних постоянно крутящихся мыслях.
Чувство счастья и умиротворения легко и незаметно цеплялось за мое сознание, я жадно хватала его и раскручивала, потихоньку, не спеша, проникая в самую его сущность, привязывая, приручая, завлекая. Я пыталась запомнить состояние счастья, чтобы воспроизвести его в наиболее сложные жизненные моменты в будущем.
У меня все чаще получалось поймать себя в момент «сейчас», услышать, увидеть и прочувствовать улетающую в никуда минуту: живот расслаблен, мысли равномерно проникают в мое сознание и так же спокойно покидают его, руки и ноги теплые, дыхание размеренное – вдох и медленный выдох. Бывало, что я могла ходить в таком состоянии целый день, и это окрыляло меня, давая надежду окончательно вылечиться.
Я снова начала чувствовать что-то, помимо отчаяния, тревоги и тоски. Любовь постепенно возвращалась в мою жизнь, наполняя собой все пространство: любовь к людям и общению, наравне с любовью к одиночеству и созерцанию. За несколько лет чувство любви к чему или кому-либо сильно трансформировалось и оставило в моем сознании лишь след: ярлык, напоминавший о том, что оно должно было быть где-то во мне.

Шаг за шагом я приближалась к заветному саду жизни, туда, куда мне так долго была закрыта дорога. Каждый участок моей души оттаивал, словно после долгих зимних заморозков, и слезы однажды брызнули из моих глаз, словно весенняя капель. Я плакала очень долго и вдохновенно, радуясь этим нескончаемым слезам, рыдая и смеясь в один голос. Я вспомнила, каково это – чувствовать.

​

*     *     *

 

Я смотрю в одну точку в чье-то окно напротив. Уже начинает светать, а я сижу здесь с раннего вечера. Пачка сигарет, от которых меня тошнит, уже пуста наполовину. Я боюсь идти на кухню, чтобы не провоцировать очередной приступ булимии.

– Как эти люди могут жить, когда жить на свете невыносимо скучно? – спрашиваю я.
– Это тебе скучно, а им хорошо. Посмотри, все люди спят, а кто-то уже просыпается, — Она кивает в сторону окна, где только что загорелся свет. – Видишь, кто-то на работу собирается, наверное, на какой-нибудь завод или в банк.
Мы обе молчим какое-то время, сидя на подоконнике друг против друга. Она берет из пачки сигарету и тоже закуривает. Затем продолжает:
– Думаешь, им лучше жить, чем тебе? Хотя… может, и лучше жить без лишних волнений и раздумий и не задумываться об этом. Может, лучше «просто жить», чем постоянно сомневаться, как ты. Почему ты не можешь просто радоваться своей жизни? Чем она тебе так досаждает?
– Самое смешное, что мне нравится моя жизнь, очень нравится. Мне не нравлюсь я сама в этой жизни. Я словно несоразмерный кусок мозаики, который не вписывается в общую картину.
– Твоя проблема в том, что у тебя есть все, но у тебя нет тебя. Твое «Я» растворилось где-то в глубине тебя же, слишком глубоко. Что-то точит тебя изнутри, съедает заживо, убивает день за днем. – Она выкидывает начатую сигарету, берет новую из моей пачки и закуривает. Аккуратный маникюр отсвечивает свет луны, которая еще не уступила смену солнцу.
– Знаешь, я не понимаю, почему одним людям всегда живется комфортно в любых условиях, а другим – в самом лучшем окружении – всегда некомфортно. Почему кому-то для осознания счастья необходимо пройти «огонь и воду и медные трубы» – и выжить, чтобы стать лучше, сильнее? А кому-то итак жизнь нравится как есть, и малейшая трудность является огромной занозой в мягкое место? Почему я все время ищу себе приключений, словно хочу попробовать все неприятности на вкус?
– Ты слишком много думаешь о том, о чем тебе не нужно думать. – Она открывает окно и кидает вниз очередную непотушенную сигарету. – Думай о настоящем. Живи настоящим. Ты несчастна не оттого, что несчастна в любви, или одинока. Ведь это не так. Ты несчастна, потому что не умеешь правильно анализировать поступки и мотивы других людей и тем самым извлекать из любой ситуации пользу для себя.
– Научи меня.

– Для начала ты должна научиться понимать свои собственные мотивы и поступки и научиться владеть собой. Ты видишь в своем теле врага, которого нужно покорить и поработить, а оно сопротивляется в ответ и заставляет страдать. Пойми, твое тело – твой первый друг, нужно найти с ним общий язык, полюбить его, выслушать и быть впредь внимательным к нему. И тогда твое сознание и твое тело будут красивым, мощным союзом, поддерживающим друг друга. Для этого нужно научиться его слушать, и оно сделает для тебя все.
Я пристально наблюдаю за Ней: такая уверенная в себе, красивая, ухоженная, всезнающая и все умеющая. Порой мне хочется, чтобы Она перестала говорить мне умные вещи, и просто пожалела меня.
– Зачем мне тебя жалеть? – пожимает  Она плечами на мои мысли и встает, опираясь плечом о стену. – Ты сама не понимаешь, о чем просишь. Знаешь, что такое жалость?
– Да. Жалость – это проявление любви и сострадания.
– Нет, моя дорогая. Жалость – это лишь проявление превосходства одного человека над другим. Для того чтобы пожалеть кого-то, этот кто-то должен быть жалким. Ты хочешь быть жалкой, чтобы я тебя пожалела?
– Нет, — Ее вопрос поставил меня в тупик, как и многие другие вопросы. – Я не хочу быть жалкой. Я хочу, чтобы ты пожалела меня просто так.
– Тогда это будет неискренняя жалость. Хочешь, чтобы я вела себя неискренне по отношению к тебе?
– Знаешь, иногда людям не требуется чья-то искренность, а лишь иллюзия таковой.
– Это не касается тебя и меня. Вокруг тебя итак слишком много фальши, ты даже сама с собой не можешь договориться. Если я пойду у тебя на поводу, то ты так и останешься в этом болоте до конца жизни. Сначала ты будешь требовать жалости у других и упиваться жалостью самой к себе, затем ты действительно начнешь становиться жалкой от бездействия, и в итоге станешь настолько отвратительной, что люди перестанут проявлять к тебе хоть какую-то искреннюю доброту. Ведь никому неинтересно на самом деле проявлять подобные альтруистические чувства к кому-то на регулярной основе.
– Возможно, ты и права. Жалость к себе – это тупик. Но мне ведь ничто не мешает мне жалеть других?
– Если это искренний порыв, то, скорее всего, нет, а если это способ почувствовать себя лучше, чем ты есть на самом деле, то это станет первым шагом на пути назад. Ведь прежде, чем жалеть себя или кого-то, нужно четко усвоить, что люди сами выбирают себе жизнь, которую они проживают. Можно до конца дней плыть по течению под чьим-то руководством или с чьей-то помощью, но умирают все равно все самостоятельно.
Она снова садится на подоконник, немного наклоняется вниз и шепчет, словно кто-то может нас услышать:

– Смотри. Видишь, эту женщину, которая что-то варит на плите? Угадай, сколько ей лет?
– Не знаю. Может, тридцать пять. – Она смотрит на меня распахнутыми глазами и качает головой:
– Ей двадцать шесть! Ей двадцать шесть лет, а ее жизнь ей уже самой надоела. Каждое утро она встает варить кашу своему мужу и двум детям и продумывает план на день: «Мне нужно вечером обязательно постирать белье. А по дороге с работы купить курицу, ведь муж вчера заказал на ужин жареную курицу. Забуду — он будет ворчать, говорить, что я плохая хозяйка. И картошку, да, картошку обязательно – дети расстроятся, если не сделаю. Так, хорошо, посуду сейчас не успею помыть. Или помыть, как назло ведь, свекровь придет. Нет, не успею, надо еще забежать на почту после детского садика, занести письма к отправке. И полы. Сегодня вечером мытье полов, а то подумают, что я неряха».
– Ну, и что? Обычная рутина. У каждого есть свои такие же мысли. – Я возмущаюсь. Она смотрит на меня, как на малограмотную, и продолжает:
– Она сама выбрала себе такую жизнь, не понимая, что однажды проснется и поймет, что умирать она будет в одиночку, что ничье хорошее или плохое мнение на это не сможет повлиять. Поймет, что в день смерти уже поздно что-то пытаться изменить, так как ее жизнь пролетела со скоростью ветра, не оставив за собой ничего, кроме размытых следов половой тряпки и грязных картофельных очисток. Она станет обвинять всех вокруг за свое несостоявшееся счастье: мужа, давно почившую свекровь, родителей, детей – всех-всех! И в один прекрасный день она умрет с затаенной ненавистью на этот мир и завистью к тем, кто сумел прожить ее с учетом собственных решений, а не чужых наставлений и мнений. Но это будет потом, сейчас же она теряет драгоценные минуты в размышлениях о том, кто и что о ней подумает или не подумает. А разве это важно?
– Но она же живет ради мужа и детей! Разве это плохо? Она пожертвовала своей жизнью ради их благополучия. Жизнь ради долга – в литературе всегда воспевалась.
– У нее нет жизни, поэтому ей нечего жертвовать. – Она хмурит брови и неодобрительно качает головой. – Теряя себя, человек теряет свою жизнь.

​

Молодая, как оказалось, женщина снимает кастрюльку с плиты, выливает содержимое по трем тарелкам, достает из хлебницы хлеб и, нарезав его ровными ломтиками, выкладывает на стол. Удовлетворенно кивнув, она выходит из кухни. Через какое-то время вся соседская семья уже поедает свой ранний завтрак, что-то вяло обсуждая, при этом даже не смотря друг на друга, а женщина, сложив руки на коленях, мечтательно гладит детей по голове. Видимо, ей кажется, что сейчас она счастлива.

​

      Я еще долго наблюдаю за соседями, собирающимися на работу. «Как хорошо, что у меня выключен свет в комнате, а то они могли бы вызвать милицию с жалобой на то, что кто-то целую ночь наблюдает за их квартирой», — мелькает в голове. Я стряхиваю эти мысли с себя, как дерево - ссохшиеся листья, и задергиваю штору. Стрелки будильника показывают семь утра: пора и мне, наконец, немного вздремнуть.

 

Глава 4

​

 

Артур, не просыпаясь, подтащил меня к себе, скомкал, как котенка, и засопел дальше. Лучи утреннего солнышка аккуратно выглядывали из-за темно-синей непрозрачной занавески, и настойчиво, словно непоседливый ребенок, пытались разбудить меня.
«Какое прекрасное утро», — не открывая глаз, я расплылась в улыбке. Что-то теплое, большое, пушистое наполняло меня изнутри. Ровное дыхание Артура создавало эффект маятника, погружая меня в полугипнотическое состояние, раскачивая сознание на волнах хорошего настроения: вверх-вниз, вверх-вниз.
Тело еще не потеряло ночной расслабленности, а след снов сохранился на сетчатке глаз, развевая свой аромат по подушке.
«Как хорошо жить!» — я подняла одну ногу вверх и провела взглядом от большого пальца до бедра. Затем проделала то же самое со второй ногой. Я чувствовала все свое тело: от ногтей пальцев ног до макушки. Мне нравилось быть в нем, прислушиваться к нему – и оно отвечало мне взаимностью. Я знала, что могу попросить и получить у своего тела все взамен на уважение, понимание и преданность: острое зрение, хорошее самочувствие, красивую кожу, гибкие суставы, легкость и изящность. Обратно я должна отдавать совсем немного времени для общения со своим телом: немного по сравнению с целой жизнью и с количеством уже бессмысленно потраченного времени.

​

Каждое мое утро теперь начиналось с занятий йогой и медитации. Йогу можно было делать в любое время суток, но я выбрала именно утро, так как потом появлялось слишком много внешних раздражающих факторов, неожиданных обстоятельств и просто поводов увильнуть от занятий.
Утром, пока Артур спал, я выпрыгивала из кровати, умывалась, переодевалась в легкую одежду спортивного типа и начинала выполнять асаны. Мои мышцы уже были готовы, они ждали этих упражнений, как голодный младенец ждет грудь. Первой асаной традиционно была «Поза дерева». Согнутая нога упиралась во внутреннюю часть бедра другой ноги, руки вытянуты вверх, взгляд – на горизонт сквозь окно: и вот теплая внутренняя волна медленно побежала с макушки вниз, по рукам, по плечам, по груди, по животу и по ногам. Еще минута: и взрыв радости, безупречной умиротворенности и ожидания чуда – словно в детстве – охватил меня и повергнул в состояние блаженства. Столько всего интересного вокруг, и еще больше интересного – внутри меня самой. Вот оно, перворожденное счастье, осознание себя частью Вселенной, — с этим чувством рождается ребенок и, хотя с возрастом все забывает, пребывает с ним довольно долго.
Почему я так рано покинула ряды этих счастливцев? Что произошло такого, что я отреклась от себя самой, возненавидела часть себя, решила поработить свою душу, свое сознание? Что за вторая жизнь течет во мне самой, отдельно, независимо от меня? Кто я на самом деле, — кто та, кого я ненавижу и страстно стремлюсь уничтожить? Вот, о чем Она мне постоянно говорила – я должна была вспомнить именно это, и мне начало казаться, что я недалека от ответа. Воспоминаний и мыслей снова было так много, что мне нужно было начать их как-то упорядочивать.

​

Маша посоветовала мне вести дневник, чтобы записывать туда все приходящие в голову идеи и отмечать время и количество приступов болезни. Также она посоветовала мне вписывать комментарии с указанием видов определенных продуктов, которые мне хотелось съесть больше всего, чтобы впоследствии попытаться определить, какие именно эмоции вызывают желание к той или иной еде. На случай опасений за сокровенность дневника, Маша посоветовала изобрести определенные символы для тех или иных повторяющихся понятий: срыв – цветочек, булка – кружок, чай – треугольник, и так далее. Я последовала ее совету, и через пару недель тетрадка-дневник напоминала записки сумасшедшего с огромным количеством цветочков, кружочков и прочих загогулинок. Тем не менее, подобные записи сильно помогли мне проанализировать системность и зависимость приступов булимии. Я поняла, что мне нужно избегать определенных ситуаций и временных промежутков, избегать чрезмерной усталости и повышенной несоразмерной ответственности.
В тетрадке красной нитью прошла мысль о том, что в случае полноценного отдыха количество приступов значительно уменьшается, а после ссор и нервных переживаний я практически начинаю жить между холодильником и туалетом. Меня еще раз поразило, насколько беспристрастная статистика помогла получить объективное представление о нюансах течения болезни и сделать определенные выводы. Гораздо легче воспринимать и лечить болезнь, зная ее провоцирующие факторы, симптомы и течение. Понимание явилось значительным шагом вперед к излечению.
Также я записывала свои сны и озарившие меня догадки. Все, что казалось мне важным, я вносила в дневник, и спустя какое-то время, я стала спать спокойнее, не опасаясь повторений навязчивых снов.

​

*     *     *

 

Мне снова страшно. Я совсем одна, и даже Она давно уже не приходит со мной поговорить. В душе непрерывно ноет пустота, которая, словно черная пиявка, высасывает из меня все соки.

Я чувствую себя утомленной, едва проснувшись, и в течение дня валюсь с ног от усталости. Мне лень ходить, говорить, писать, читать, лежать. Иногда я просто хочу лечь и лежать оставшуюся жизнь, дожидаясь смерти на диване.
Я давно не отдаю себе отчета в том, что со мной творится. Я насилую себя ежедневно, снова и снова пичкая себя всей этой ужасной едой, которую желудок давно уже стал воспринимать как нечто чужеродное. Вес снизился до сорока двух килограммов, и чтобы поддержать в себе хоть какие-то силы, я съедаю по тарелке манной каши перед сном, так как сон – это единственное время, когда я перестаю себя мучить, - если, конечно, не просыпаюсь посреди ночи от бессонницы.

​

Я иду на визит к очередному врачу, сердце екает при мысли, что снова придется говорить вслух что-то размытое о моей болезни. Иду в дорогую клинику, доктор машинально приветствует меня выдрессированной улыбкой.
– Здравствуйте. Расскажите в двух словах, в чем ваша проблема. – Он старается выглядеть сосредоточенным и заинтересованным, но, мне кажется, что у него это плохо получается.
– Доктор, у меня булимия. – Я говорю залпом, словно выпиваю стакан холодной воды.
– Как давно и кто именно поставил этот диагноз? – Он начинает что-то записывать в карточке пациента.
– Предыдущий доктор, полтора года назад.

​

Меня начинает раздражать этот мужчина в сине-зеленом халате с лощеными руками и сконцентрированным на своих записях взглядом. Я чувствую себя винтиком в сложном механизме «клиника-регистратура-доктор-пациент-рецепт», в котором нет места душевному разговору, искреннему интересу и квалифицированному ответу на поставленный вопрос. Все механизировано, накатано, пресно – и безрезультатно.
Минут пятнадцать он задает еще несколько стандартных вопросов о моем здоровье и анамнезе, потом назначает сдать анализы на гормоны и на энтеробиоз, проверить щитовидную железу и сделать ФГДС, после чего прийти на повторный визит.
Интересуется тем, не было ли у меня среди родственников повышенного аппетита. «Повышенный аппетит – вот как вы называете это, доктор», - сквозь ресницы я смотрю на него и не могу понять, видит ли он меня вообще или смотрит в пустоту. Мне хочется встать, встряхнуть его, взять за подбородок и сказать прямо в глаза: «Дорогой доктор, посмотрите на меня. У меня нет повышенного аппетита, у меня вообще нет аппетита. Я лишь пытаюсь решить почти все свои проблемы с помощью еды. А мучает меня то, что я разучилась понимать разницу между вымыслом и реальностью, и лишь замкнутая цепочка поглощения пищи и избавления от нее до сих пор хоть как-то связывает меня с этим миром. Именно поэтому я пришла к вам за помощью. Вы же психотерапевт – по крайней мере, так написано на вашей визитной карточке – а спрашиваете меня какую-то ерунду». Конечно, я это ему не говорю, но уже твердо знаю, что повторного визита не будет.
На всякий случай, сдаю все анализы и, как ожидается,  — ничего не обнаружено, кроме хронического гастрита, который у меня с тринадцати лет. Спасибо, доктор, что я избежала вашей «помощи» всего за один сеанс.

​

Я переезжаю на новую, купленную отцом, квартиру, и это уже шестой переезд в моей жизни. Все смешивается в моей голове, я не могу понять, что я испытываю, о чем думаю.
Какая-то каша из меланхолии, тревоги, волнения, усталости, тоски и желаний. Я не боюсь переезжать, напротив, этот процесс привычен, и уже, спустя какое-то время, мне снова хочется поменять все кардинально. Я не привязываюсь к месту, к образу жизни, к людям: домашние животные и растения погибают от моей заботы – видимо, они чувствуют мое безразличие к ним.
Не в переезде дело, а в том, что никто меня в нем не сопровождает. Одиночество – это мое богатство, и, тем не менее, меня сильно тянет к людям. Черная дыра в моем сознании увеличивается с каждым днем, и снова и снова физическая тоска по кому-то конкретному режет изнутри острым лезвием. Я еще верю в предсказанные встречи, любовь с первого взгляда и на всю жизнь.
«Где ты сейчас? Что делаешь в данную минуту, и почему мы до сих пор не вместе?» — я вздыхаю, оглядываюсь, и словно кошка, начинаю обход по новому месту в поисках самого удобного уголка.
В этой квартире нет широких подоконников, и вид из окон совсем не тот. Зато здесь очень уютная комната с рядом стеллажей, и я просиживаю часами возле читальной лампы - в обнимку с книжками.
– Скучаешь? – Она выглядывает из-за двери. Ну, наконец-то, теперь я могу думать. – Ты была так занята переездом, что я решила не отвлекать тебя своей болтовней.
– Я рада, что ты пришла. – Я первый раз говорю Ей это вслух. – Знаешь, в большинстве случаев я ненавижу тебя, но сейчас я рада твоему приходу.
– Я знаю. – Она крутится перед зеркалом, поправляет колготки на своих длинных тонких ногах. Локоны спадают на плечи, на голове золотая заколка, тонкое эластичное платье цвета лимона. Она очень красивая. – Ты меня ненавидишь, потому что не хочешь слышать правду. Никто не хочет слышать правду о себе, но не у всех есть я, чтобы напомнить об этой правде. – Она мерзко хихикает, отчего у меня по коже бегут мурашки. Мне становится не по себе.

– Скажи, а что еще мне нужно знать, чтобы снова стать счастливой?
– Тебе не нужно знать, знание – это боль; тебе нужно вспомнить, а дальше ты поймешь, что делать.
Я раздраженно пожимаю плечами: так часто слышу это «тебе нужно вспомнить», что уже даже не пытаюсь вспоминать. На самом деле мне хочется задать другой вопрос.
– Что именно? – Она слышит мои мысли. – Ах, он. Да, конечно, скоро.
– Надеюсь, в этой жизни?
– Конечно, в этой. Ты же сама все чувствуешь – осталось ждать совсем недолго.
Она уходит, а я с непонятным остервенением смотрю на стену. Как много Вы слышали и видели, госпожа Стена? Швырялся ли кто-нибудь в Вас посудой? Бился ли головой? Рыдал ли, опираясь о Вас, как о плечо друга?
«Я уже со стенами веду беседу. Возможно, имеет смысл отдохнуть», — я выключаю свет и засыпаю. Впервые за много лет я сплю без снов.

Весеннее утро. Солнце пробивается сквозь тучи. Я открываю ноутбук и нажимаю «пуск». Знакомая заставка, звук, курсор. Нелегкая заносит меня на один из многочисленных сайтов знакомств, которые, словно тараканы, заполонили весь интернет.
Мой взгляд приковывается к его фотографии. «Боже мой, и это ты?» — я смеюсь от радости, словно встретила дорогого человека, которого давно искала. Я долго изучаю фотографию молодого мужчины: глаза, рот, нос, брови. «И это ты? Ну что ж, привет!» — я смеюсь, быстро пишу письмо по указанному адресу и отправляю.
«Привет, Артур! Посылаю тебе свою фотографию. Мила»

​

*     *     *

 

– А помнишь, как мы с тобой познакомились? – Артур склонил голову на мое плечо и осторожно укусил за ухо. – Я тогда подумал, что ты странная девушка: написала так, словно я не мог не ответить, а ведь я легко мог не заметить или проигнорировать твое послание. Учитывая количество моих поклонниц на тот момент, я явно был не обделен женским вниманием.

– Так почему же ты ответил? – я улыбнулась и поцеловала его в ответ. – Зачем ответил, если показалась странной?
– Потому и ответил – из интереса. И еще – в голове что-то щелкнуло – надо ответить. Знаешь, бывает такое, что подумаешь о чем-то мельком и забудешь, а потом раз – и  это происходит. Мне примерно за неделю до твоего письма снились странные сны, словно я сидел на автобусной остановке и ждал кого-то издалека. Я знал, что должен был приехать важный для меня человек, но у меня не было даже бумажки с именем и описанием. Просто кто-то. А потом – бац! – и твое письмо.
Меня это сильно развеселило, и я начала смеяться. Артур вторил мне своим приятным бархатистым смехом.
– Дорогой, а ты веришь в судьбу?
– Даже не знаю. С одной стороны, иногда очень хочется верить, чтобы избежать ответственности за собственные решения. С другой – от этой веры становится страшно, как от безысходности. Все-таки чаще хочется быть уверенным, что все в твоих руках. А ты - веришь?
– Я верю в интуицию.
– Что это значит?
– Это значит, что у каждого человека есть второе «Я», которое все знает и помнит, и, кроме того, видит будущее.
– Мила, ты имеешь в виду подсознание?
– Нет, дорогой не совсем. Подсознание – это лишь кладовка сознания, куда мы складываем все ненужное либо нужное, но в данный момент не требующееся. Иногда эта кладовка так набивается всяким хламом, что он вываливается наружу и устраивает в голове жуткий беспорядок. Интуиция – это другое. Это чувство внутри человека, которое рождается  и растет вместе с ним, помогает ему свыкнуться с вечным одиночеством, решить жизненные проблемы и подготовиться к смерти. Но иногда, по нелепой ошибке или случайности, люди заталкивают это чувство среди прочего хлама в кладовку – подсознание. Тогда начинаются проблемы. Сбой в системе, как ты говоришь.

– Это не я так не говорю, — засмеялся Артур. – Это сама система так говорит.
– Ну, тем более, значит, само сознание человека начинает сигнализировать ему о том, что произошел какой-то сбой.
– Например?
– Например, у тебя начнет постоянно болеть голова. Значит, что-то не то, значит, в кладовку попало что-то нужное и важное, нужно это «что-то» найти и вытащить на поверхность, разобраться и решить, что с ним делать дальше.
– Ну, ты загнула. Что у тебя в голове творится? Иногда ты меня своими фантазиями даже пугаешь. – Артур хмыкнул, почесал подбородок и положил руки за голову. – А вообще-то интересная теория. Получается, что у каждого человека есть что-то, что всегда знает ответ на любой вопрос – нужно только научиться слушать. И это что-то очень часто попадает впросак, так как его принимают за безделушку, хлам, ненужную и неважную деталь, закидывают на задворки подсознания и удерживают там долгое время. Тогда в сознании начинаются серьезные сбои, о чем активно сигнализирует организм человека. А теперь объясни мне, если все так, то почему еще не придумали способ лечения от всех болезней? Или твоя теория подходит только для определенных видов недугов?
– Придумали, дорогой мой, придумали. Все придумали уже давным-давно, тысячи лет назад. И это не моя теория – это целая философия, берущая начало из древности. А не лечат всех, потому что любое внешнее воздействие – оно бессильно. Человек может вылечить себя только сам, и для этого ему нужно потрудиться.
– Да, а трудиться – это уже неинтересно. Понял тебя.

– Именно. Трудиться – над собой, над своими мыслями, поступками. Делать упражнения, слушать организм, вовремя расслабляться – все это старо как мир, просто и сложно одновременно. Этим нужно жить.
– Я понял. Однако если у меня вдруг начнет болеть голова, то вряд ли мне помогут какие бы то ни было упражнения, — Артур с сомнением покачал головой.
– Конечно, потому что заниматься желательно не тогда, когда голова уже болит, а намного раньше. И делать это регулярно, тогда даже если голова заболит, ты сможешь быстро ее унять.
– Столько мороки ради того, чтобы снять головную боль?? В таком случае, я лучше выпью таблетку, — Артур достал из-под подушки пульт и включил телевизор. – Иди сюда, ты мое самое сильнодействующее лекарство.
Я задумчиво улыбнулась, ничего не ответила и зарылась в одеяло около его широкой груди, ощущая глубокие спокойные вдохи и выдохи. «Удивительное соприкосновение двух миров, — словно два заполненных светом шара соприкасаются и обмениваются внутренней силой и  энергией», — думала я. – «Какие-то шары сталкиваются лишь орбитами, а другие – полностью заполняют друг друга, не в силах более разъединиться. И непонятно – что лучше?..» Мысли начали путаться, веки незаметно сомкнулись, и финишная граница одного дня плавно перетекла в начало другого.

​

*     *     *

 

Остывший чай стоит посередине стола, я лениво помешиваю его и ковыряю ложкой йогурт. Мне так надоели все эти йогурты, творожки, яблоки, овощные смеси – но съесть что-то другое я не могу, так как всю остальную пищу отвергает мое сознание и мой желудок.

Моя жизнь прекрасна, по крайней мере, именно эти слова я говорю себе каждое утро в ванной. Улыбаюсь, точнее, натягиваю улыбку на лицо, цитирую разные красивые слова – и сквозь эту вымученную улыбку вижу свою исцарапанную душу.
«Да что же это со мной такое?!», — я продолжаю смотреть в зеркало, и границы между моим отражением и мыслями начинают растворяться. – «Если я это я, и я там, то где я тут – внутри?» Подобные игры хоть как-то помогают мне отвлечься от бесконечного самокопания: когда осознаешь возможную бесконечность мира внутри себя, становится не до этих мелких ежеминутных проблем. Да, болит, да, кровоточит – но когда-то это все прекратится, и начнется другая жизнь, другая игра.
После встречи с Артуром лодка моей жизни вышла из затененной гавани и с поднятыми парусами взяла курс на океан. «Он удивительный», – я говорю это полушепотом. – «Он сильный, он мудрый». Слова лечат, словно волшебный исцеляющий бальзам, но иногда и они пересыхают, заканчиваются и теряют силу действия.
Возникшая было первоначальная уверенность, что этот мужчина спасет меня от самой себя, сменилась надеждой, что он просто будет рядом. Я цепляюсь за Артура и бреду по тому же темному тоннелю, по которому брела до встречи с ним. Теперь он мой попутчик, советчик и проводник в мир света.
Моя жизнь изменила тональность, но, к сожалению, в душе остается слишком много потаенных мест, чтобы оторваться от постоянных размышлений и начать жить сегодняшним днем.
– Мила! – От неожиданности ложка выпадает из рук и опрокидывает вслед за собой баночку с йогуртом. Я сильно вздрагиваю и оборачиваюсь. Артур, вопросительно подняв брови, стоит безупречно одетый и сердитый. – Мила, ты еще не готова?! Мы же договорились, что в два уезжаем.
– О, Боже! Дорогой, я совсем забыла.
– Мила, ты слишком часто многое забываешь. Может, тебе стоит ставить напоминание в телефон? И ты снова не поела. Йогурт вместо обеда – это неправильно.

«Я знаю!» — думаю я, но ничего не отвечаю и иду собираться. С одной стороны, мне очень нравится, что он обо мне заботится. С другой стороны, меня постоянно угнетает и задавливает ежесекундный контроль и забота со стороны другого человека. Я не привыкла, чтобы обо мне заботились, чтобы за меня думали и решали. И это меня раздражает, но я не связываю это с действиями Артура, потому что он слишком мне дорог. Каждое действие этого мужчины наполнено для меня скрытым важным смыслом.
«Как я жила до него? Как я жила без него? Что я делала, о чем думала?» – Я уже не в состоянии четко ответить на эти вопросы, так как с радостью забыла прошлое. Забыла в очередной раз.
Все идет хорошо, и в моей жизни снова стремительные перемены – но что же до сих пор гложет меня? Каждое утро я просыпаюсь в холодном поту и безуспешно пытаюсь поймать улетающий сон за хвост. Что мне снится?

​

*     *     *

 

В эту ночь мне снилось детство: бабушка, Слава, дяди и тети, папа – все наше семейство. Кого-то не хватало, и во сне я пыталась понять, кого именно. Я переходила от одного члена семьи к другому и заглядывала им в глаза.
Они, как сговорились, все молча кивали головой и с соболезнованием улыбались. Мне недавно исполнилось четырнадцать лет, и я чувствовала себя совсем взрослой, способной справляться со всеми проблемами.

Я оглянулась, бабушка одной рукой показывала на дверь, а другой вытирала слезы. Мне стало страшно.
«Мила», — кто-то звал меня из-за двери. – «Мила, помоги. Помоги мне» — Чей это голос? Нежный, но тревожный, дарящий детство и одновременно лишающий его, делающий меня такой несчастной?
Я осторожно шла к двери, слушая собственное дыхание и громкий стук сердца: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Взялась за ручку: дверь с легким скрипом распахнулась, и меня, словно из темного подвала, накрыл душный сладко-кислый запах беды.
«Мила, помоги. Помоги мне, дочка».
«Мама...» - Я замерла в оцепенении. – «Мама, ты опять сделала это?! Опять, опять, опять! Ты снова? Снова напилась?!»
Я сползла по стене, рыдая, утирая рукавом льющиеся слезы, пиная ногами кровать:
«Три месяца назад ты умоляла простить, целовала, плакала, обещала, что не будешь! Три месяца назад!! Ты обещала!»
«Мила, прости меня! Прости меня, дочка», - мама шептала, уткнувшись в подушку. – «Прости меня. Мне плохо».
«О, как я тебя ненавижу! Я не-на-ви-жу те-бя!!» — я кричала так громко, что горло начало саднить, и голос надорвался.
Я колотила кулаками в стену, пинала стулья – от безысходности и гнева. И начала кричать:
«Умри же, наконец, и оставь меня в покое! Ты слышишь меня, я хочу, чтобы ты умерла!» — я не знала, слышала ли она меня, но что-то произошло. С этой минуты моя душа разорвалась на части. Какая-то часть затаилась и стала поджидать, чтобы восстать против меня самой, и это была та часть меня, которая прокляла собственную мать…

​

– Я вспомнила.
– Я знаю. – Она кусала ногти, сидя на подушке на полу. – Я все знаю.
– И что мне теперь делать дальше?
– Решение придет само, нужно только сосредоточиться, сконцентрируйся и думай о том, что тогда произошло, и что было дальше, а также на том, что бы ты хотела иметь сейчас.

​

И я стала думать. Я думала постоянно: по дороге на работу, домой, на обеде, во время беседы с начальницей, во время отдыха, разговоров с друзьями. Я вспомнила все до мелочей, и чем больше я вспоминала, тем хуже мне становилось. Меня тошнило так, что все внутренности готовы были выпрыгнуть из меня, как в каком-то фильме ужасов. Сомнения и странные мысли, как бесы, разрывали мою голову на части, где-то в животе поселилась ничем не приглушаемая ноющая боль.
Моя мать была источником жизни для меня самой. Она была той неискоренимой неопровержимой частью бытия, которая несла в себе абсолютную, непосредственную, непредвзятую любовь  по отношению ко мне.
Я как часть матери была и ее отражением в реальности. Отвергая мать, я отвергла часть самой себя, не желая примиряться и понимать существование этой части во мне. Каким-то образом происходящие изменения в моей жизни соскользнули из области сознательного в подсознательное, командуя моим телом незаметно.
Мое подсознание стало избегать и опровергать все, так или иначе связанное с матерью: еду, одежду, манеру поведения, черты характера. Мое сознание, лишенное всего материнского, включая истинную ласку, внимание, заботу, любовь, отзывалось сильной болью в реальности, которую болезнь способна была лишь заглушить, помочь забыться.
Двойная жизнь – во сне и наяву, стало суровой реальностью резкого перехода из состояния безоблачной радости детства в состояние четко очерченных границ взрослой жизни. Мои потребности в нежности и поддержке не успевали за моими амбициями личного роста и желания полной свободы.

​

Постепенно мои мысли упорядочились и успокоились. Я знала, что это лишь первая нитка из запутанного клубка, но дышать стало значительно легче. Головой я понимала, что нужно делать дальше, но собраться с духом долго не могла, пока Артур не начал со мной разговор о моей матери.
Он спросил, долго ли я собираюсь игнорировать существование своей матери и не хочу ли помочь ей перебраться поближе. Дело в том, что после развода с отцом мама переехала жить в другую область, откуда она была родом, поближе к родственникам. Отец отказывался помогать, а жить в провинции оказалось очень тяжело, и я это знала.
Первые слова Артура о помощи матери сильно напугали меня, так как я поняла, что пришло время действовать и принимать решения. Затем, осмыслив сказанное, стало понятно, что рано или поздно к этому я должна была прийти самостоятельно, так что Артур только немного ускорил процесс.

​

Спустя два месяца, путем активных действий и волнений со всех сторон, мама перебралась жить ближе к нам. Я все еще таила глубоко затаенные страх и обиду, но постепенно они выжигались лучиками света счастья от осознания воссоединения с той частью, которая, казалось, давно умерла.
Однажды я поймала себя на мысли о том, что Она уже давно не приходила, и мне Ее не хватает. За эти годы я так привыкла к Ее комментариям и советам, что стало трудно жить только своими мыслями и выводами.
Срывы прекратились, оставив за собой лишь шрамы в душе, неприятную тревогу при виде большого скопления людей за столом с едой и желание убежать, куда глаза глядят от проблем, требующих срочных и активных действий.
«Кто я?» – я словно осталась стоять без одежды посредине огромного дикого поля – теперь мне предстояло заново знакомиться с собой, стать честнее, откровеннее, отважнее. Я была готова к этой трудной, но интересной работе, требующей концентрации, усердия и порой усилия воли.

​

Она пришла ко мне через месяц после моих тщетных попыток разобраться с очередной  внутренней задачей, как всегда, свежая, элегантная и красивая:
– Не торопись. Дай ему подумать, сконцентрироваться. Ты ведь тоже порой жаждешь отдыха, расслабленности и внимания к своему эго. Все люди в этом похожи. Ты давно не давала Артуру отдохнуть от твоего общества. Наверное, пришло время.
– Привет, ты снова тут. Мне нужно испугаться?
– Нет, зачем? Я не пришла вовсе не пугать тебя и не наказывать. Один небольшой совет напоследок, а дальше ты сама отлично справишься.
– Знаешь, я тебя давно жду. – Я перебила Ее.
– Да неужели?! Зачем же я понадобилась тебе, можно поинтересоваться? – Она ехидно ухмыльнулась, а я мысленно засмеялась на это дерзкое замечание.
– Я хотела перед тобой извиниться.
– Ты – что? – Глаза у Нее стали практически круглыми. Она театрально вытянула губы трубочкой и уставилась на меня, не мигая. – Ты – что хотела??
– Я хотела извиниться. – Повторила я. – Ты все время была рядом со мной, помогала, поддерживала, направляла меня. Без тебя я сошла бы с ума и никогда не узнала, насколько прекрасен, загадочен и интересен этот мир, как много во мне силы и желания измениться. – Я смотрела на Нее широко открытыми глазами, желая запомнить детали Ее облика навсегда. — Ты стала моей тенью, моим разумом, моими мыслями – часть меня – и эта часть в итоге вывела меня на единственно верную тропу. Спасибо тебе за то, что ты была в моей жизни! Мне кажется, что мало кто мог бы похвастаться тем же, чем могу теперь я. Спасибо.
Было похоже, что от сказанных мной слов Она растрогалась, но постояв ко мне спиной две минуты, Она бодро повернулась ко мне на каблуках, поправила волосы и ответила:
– Не буду скрывать — мне было приятно услышать то, что ты мне сказала. Пришло время прощаться. Ты проделала долгий путь.
– Ты уходишь? Совсем? Куда?
– Я ухожу туда, где меня никому, кроме тебя, не будет видно, на такое время, пока я не понадоблюсь тебе снова.
– Но ты мне всегда нужна! – Я возразила слишком рьяно, и Она укоризненно помахала рукой.
– Нет, не так. Когда я понадоблюсь, чтобы снова искать тебя саму.
– Разве такое сможет произойти снова?
– Жизнь непредсказуемо длинная штука, и в ней может произойти что угодно. Если однажды ты почувствуешь, что сходишь с ума и не справляешься – я вернусь. Вернусь сама. Хотя, что-то подсказывает мне, что ты будешь не рада снова меня видеть в тот момент, но я все равно буду рядом – ведь я часть тебя. А теперь – до встречи.
Она грациозно махнула рукой, печально улыбнулась и выпорхнула из комнаты. Я ощутила лишь теплый летний ветерок, скользнувший по занавескам и небольшое разочарование от высвободившегося места в душе.

​

Глава 5

​

 

– Я люблю тебя. – Артур пощекотал меня моей же косичкой и  поправил сползающую с моего плеча лямку майки.
– Я тебя тоже.
Мы сидели на берегу Красного моря и любовались закатом. Я смотрела на ярко-розовое зарево неба и в очередной раз удивлялась волшебству единения человека и огромного водного пространства.
После дорожных впечатлений, наблюдения за природой и созерцание пейзажей были моим самым любимым занятием. Иногда мне казалось, что я могла бы всю жизнь провести, сидя на берегу моря, с босыми ногами, зарытыми в теплый пушистый песок, и вдыхая острый соленый воздух.
«Пейзажетерапия» – я никогда не слышала такого слова, поэтому с полным правом считала себя его создателем. Именно захватывающие дух пейзажи являлись предшественниками переломных моментов в моей жизни, запоминались навсегда и четким снимком отпечатывались в сознании. Громады гор, бесконечность неба, причудливые пушистые стога облаков и пугающая глубина морей – что может быть прекраснее? Природа всегда будет на шаг впереди, сильнее, мудрее и выше людей, и это радовало и успокаивало меня, как ребенка радует и успокаивает присутствие взрослого рядом.
– Мила, за что ты меня любишь?
– Просто люблю.
– Ну, за что?
Подобный разговор повторялся снова и снова, и меня это начинало со временем пугать, раздражать и отталкивать.

Насколько тяжело человеку признаться в любви другому в первый раз, настолько же легко и непринужденно повторять это снова и снова после, вытряхивая из могучих слов последние крошки искренности и волшебства.
Первые признания Артура радовали, волновали и возносили до небес, а последние напоминали ежечасный бой часов, на который я, словно кукушка, должна была отвечать свое «ку-ку», и это угнетало.
Иногда мне казалось, что Артур пытался из своих признаний соткать незаметную, но прочную нить, связывающую меня по рукам и ногам, не дающую подумать, вздохнуть, улететь. Эта нить была тросом между небом и землей, моими мечтами и реальностью.
«Неужели любовь есть желание поработить, привязать, поглотить? Может, тогда я не умею любить? Но что за чувство тогда живет внутри меня – огромные порхающие бабочки, цветастые поющие птицы и мохнатые зеленые гусеницы на раскачивающихся от легкого ветерка пахучих листьях земляники? И почему так хочется петь, плясать, целовать и любить? Что растет во мне и требует песни о жизни?..»
Эти выводы терзали меня, и мне снова хотелось исчезнуть, испариться, сойти на нет. Однако я прогоняла их прочь со словами о том, что их время еще не пришло, и все проблемы нужно решать постепенно, друг за другом, аккуратно расчесывать, как спутанные волосы – легкий взмах расчески сверху и глубже, глубже, глубже, аккуратно, нежно и терпеливо. До тех пор, пока вся шевелюра не засверкает ровным отражением шелка.
«Размышления о любви – это другая история», — решила я и запретила себе впредь думать на эту тему, тем более что теперь у меня появился другой ориентир – мы ждали ребенка.

Беременность заполнила собой все вокруг: пустоту, тоску, тревогу, ожидания, стремления – отныне все концентрировалось там, внутри, крепко переплетаясь с осознанием участия в чем-то важном и сверхъестественном. Я была орудием Творца, и чувство созидания превращало все остальное в бледно-желтые обесцвеченные тени.
Жизнь улыбнулась мне широкой улыбкой, и я снова катилась на гребне волны – избалованное, любимое дитя судьбы, блудная дочь, вернувшаяся в родной дом. Сплошная радость, как в нирване.

​

Я все чаще стала с благодарностью вспоминать о Ней, но ужасалась мысли о Ее возврате, зная, что визит этой нетактичной гостьи будет долгим. Я  боялась возобновления булимии и погружения в собственные мысли.
Однажды, наблюдая за собой в зеркале, мне стало страшно. Я обернулась, услышав злобный смех. Дверь скрипнула, за дверью почудились быстрые шаги и шорох платья. Такие знакомые звуки.
Я посмотрела на весы – да, стрелка наклонилась вправо. Я поправилась, но я же должна расти – малыш растет. От неожиданности и испуга в глазах появились слезы, и я стала нервно царапать ногтем пальцы, сильно тереть щеки и глаза. «Так, нужно глубоко дышать. Все, к черту! Успокойся!» — говорила я себе.
Встряхнув плечами, фыркнув, я бодро прошлась по комнате и нагнулась за ковриком для йоги. «На этот раз тебе не взять меня так просто», – коврик взметнулся вверх и разостлался ровной полосой. Спиной я почувствовала холодное дыхание, и, не оборачиваясь, произнесла:
– Возможно, ты вернешься, но не сейчас. Теперь – вторая жизнь, которую я хочу прожить, как захочу.

​

Через полчаса занятий йогой и медитации я подошла к окну и посмотрела на детишек, прыгающих во дворе через раскрашенные старые шины. Между ними и мной всего примерно двадцать лет – пустяк в сравнении с целой жизнью, которую я когда-то потеряла. Потеряла, но нашла, и теперь я буду проживать ее сама.

​

​

​

Copyright © 2007 E.E.E.  

Пожалуйста, уважайте право авторов. Это люди, которые доверили этому сайту истории своей жизни. При воспроизведении материалов с сайта psyhealth.ru делайте, пожалуйста, ссылку на сайт psyhealth.ru